Книга Акты отчаяния - Меган Нолан

и моего.

Разобрался он быстро, я разрешила в себя кончить, и мы, держась за руки, вернулись в бар. Между ног растекалась теплая слизь.

У меня возникло ощущение, что все мужчины в баре смотрят на меня одобрительно. Казалось, они чуют на мне запах его спермы, словно течку, и хотят покрыть его своим.

Почему мне нужно такое, чтобы почувствовать себя собой?

В тот момент я была только собой, не думала ни о ком, кроме себя, не была никем, кроме себя.

2019, Афины

В последнее время, когда мне скучно и одиноко, я пытаюсь пообщаться с людьми. Заговариваю с другими одиночками в барах и выдаю что-нибудь шокирующее, чтобы они заинтересовались или сразу отвалили.

Если бы вы меня видели, то наверняка сочли бы стервой. Когда мужчины, которые пьют в одиночестве – в стране, где пить в одиночестве не совсем нормально, – отшатываются от меня, я хохочу в их грустные помятые лица. У них сероватая кожа, лысина, очки. Они отталкивающе неуклюжи, одеты в футболки с блэк-метал группами и ужасные шорты, без всякой надежды на взаимность флиртуют с красивыми официантками. Меня они не замечают. Я уже не девочка.

Я спрашиваю их:

– По-вашему, вы достойны любви?

Пока они думают, что ответить, или пытаются улизнуть, я быстро добавляю:

– По-вашему, кто-то смог бы любить вас, если бы видел все, что вы делаете?

И смотрю, как они съеживаются, словно от удара.

– Серьезно, – говорю я. – Представьте, что все увидели бы всё: каждую вашу тайну, каждый непристойный физический выверт, каждую извращенную порнуху, которую вы смотрите в полукоматозе, когда не встает на классику. Подумайте обо всем этом. Каждую секунду стыда и отчаяния… Вы правда думаете, что после этого кто-то, хоть один человек, смог бы вас любить?

3

Помню, как я любила Кирана в самом начале, до того как он первый раз бросил меня в Рождество, и как сильно по нему скучала, когда он куда-то уезжал. Однажды он уехал на длинные выходные на конференцию в Лимерик, и я не знала, куда себя девать, да и не хотела заниматься ничем, кроме как скучать по нему.

Помню, как лежала в той одинокой однокомнатной квартирке, думала о нем и плакала. Я плакала не потому, что мне было грустно или тревожно, ничего такого я еще не чувствовала, и не совсем потому, что мне до боли его не хватало, а потому что мне просто нравилось по нему скучать, нравилась та приятная боль, которую я всегда испытывала, скучая по мужчинам.

Именно эта боль, казавшаяся правильной, исходным состоянием, и заставляла меня плакать – ибо это верно и утешительно. Без Кирана я не была бы счастлива, но боль была приятной, ведь она была конечной, и я знала, как ее излечить.

Таков один из доводов в пользу любви: в ней, как в игре, есть ясные правила, слова и выражения, которые все мы слышали в фильмах и песнях. Есть приемы и ходы. Если окажешься в проигрыше, ничего не поделаешь, но хорошо уже то, что нам вообще есть во что играть.

Помню, что, когда мы расстались, я просыпалась в слезах после того, как в моем сне он всю ночь говорил, что меня любит.

Во сне я плакала, потому что знала, что эти слова идут у него из глубины сердца.

Я чувствовала это, я почти ощущала на вкус его слова, освежающие и приятные, словно глоток спиртного, но при этом знала, что наутро, когда проснусь, они перестанут быть правдой.

Помню, однажды я сидела и наблюдала за ним, когда мы ссорились (или, по крайней мере, я ссорилась с ним).

Он постоянно комментировал блюда, которые я готовила, комментировал, сколько и что я съела, и вот наконец я попросила его перестать и спросила, почему он все время так делает.

Тотчас же заслонка опустилась, лицо Кирана закрылось, и он холодно ответил, что если у меня комплексы, то это моя личная проблема, а потому нечего ожидать, что он будет ходить вокруг меня на цыпочках. Он не собирается следить за каждым своим словом только по той причине, что я все принимаю на свой счет.

Когда его лицо замкнулось, я не выдержала и расплакалась и принялась повторять: «Прости, прости, прости», но он уже отгородился от меня, отошел и сел у окна, глядя на улицу и делая вид, что меня не существует.

На него падал свет уличных фонарей и огней закусочной через дорогу, и даже сквозь нарастающую истерику меня поразило то, насколько он прекрасен в своей отрешенности, как похож на картину или статую, когда сидит вот так. Он мог в одно мгновение сделаться бесконечно далеким. Я завидовала этой его способности отстраняться.

Он растянул свою холодность на все время наших отношений, а я сберегла свою напоследок.

4

Помню, я читала об Иэне Томлинсоне, продавце газет, скончавшемся в две тысячи девятом году во время протестов против лондонского саммита «Большой двадцатки» – после того, как его ударил полицейский. Я листала газету, наткнулась на статью о нем и расстроилась. На следующий день появились подробности: жил в хостеле, страдал алкоголизмом и, умирая, якобы сказал: «Я просто пытаюсь попасть домой, я просто пытаюсь попасть домой». Прочитав это, я разревелась на пассажирском сиденье папиной машины. Я представила жизнь этого человека, его алкоголизм, хостел и как он просто пытался попасть домой. Я проплакала несколько дней.

Подростком я услышала, что задолго до моего рождения в деревне близ Уотерфорда жила одна бедная женщина, которая продавала себя деревенским мужчинам, и их жены сговорились и убили ее. Возможно, все вышло случайно, но они ее убили – напали, повалили на землю, и она умерла.

Еще одна история из газеты. Молодой церковный староста манипулировал добрым, порядочным прихожанином средних лет. Прихожанин был геем и всю жизнь не мог примирить свое христианство и ориентацию. Церковный староста заставил его поверить, будто они влюблены, чтобы тот изменил завещание в его пользу. Он инсценировал церемонию их бракосочетания, после чего методично травил бедного человека, пока тот не поверил, будто страдает от прогрессирующей деменции. Но сперва староста убедил прихожанина, что тот наконец обрел любовь. «Я больше не боюсь умереть в одиночестве», – написал умирающий. Остается надеяться, что он умер прежде, чем осознал, насколько одинок был на самом деле. Остается надеяться, что он умер с мыслью, будто кто-то любит его.

И еще, в местной газете, когда мне было двенадцать: одна пожилая женщина пускала детей