Книга Четыре мушкетёра - Лион Моисеевич Измайлов

поднимали первый бокал за его счастливое возвращение.

Потом был второй тост, потом раздался телефонный звонок в его комнате, и он побежал туда.

— Ну ты, Вартанян, вообще! — прозвучал в трубке голос Планшеева. — Приехал и молчишь. Как ты добрался? — спросил он, не уточняя, туда или обратно. — У меня к тебе только одна просьба: не сердись на Атасова. Это такой человек, на которого грех сердиться. Просто ты его пока плохо знаешь и поэтому недооцениваешь…

— Так я и не сержусь, — попробовал свернуть разговор Вартанян.

— Вот и молодец! — закричал Планшеев. — Узнаю тебя. Ты мужчина что надо. Даю прощальный гудок! — И он положил трубку.

Вартанян пришёл в гостиную, и они с Катей подняли бокалы за дружбу. Но в это время опять послышался звонок в его комнате, и он помчался к телефону.

— Между прочим, бросать друзей на вокзале — это не лучший способ прекратить с ними всякие отношения, — раздался в трубке голос Порточенко. — Но дело не в этом. Я тебя очень прошу: не держи зла на Арамича. А? Понимаешь, просто не повезло ему тогда. Он так хотел лететь в Одессу!

— Я и не сержусь, — заверил Порточенко Вартанян.

— Ну и ладно, тогда и я на тебя тоже. Пока.

Вартанян опять вернулся в гостиную. Но Кати там уже не было. Она задумчиво ходила по спальне. Вартанян вошёл, обнял Катю и начал покрывать поцелуями её губы, щёки, шею. Но опять раздался телефонный звонок, и он побежал в свою комнату.

— Здравствуйте, мой юный друг. — Звонил Арамич. — Я рад слышать ваш голос хотя бы по телефону. Какие ощущения после полёта?

— Всё нормально, — ответил Вартанян.

— Тогда маленькая просьба. Я бы даже сказал — совет.

— Я слушаю.

— Я не советую сердиться на Планшеева. Не потому, что он этого не заслуживает, нет, скорее, потому, что это всё равно бесполезно.

— Я и не сержусь.

— Я очень рад за вас обоих. До свидания.

Когда Вартанян вернулся в спальню, Катя, как открытая книга, ждала его на том месте, где он закончил читать. Он подошёл к ней, и его руки ласково ощутили всю её, но опять зазвонил телефон.

— Это Атасов, — произнесла трубка. — Я категорически приветствую тебя и рад, что ты снова вместе с нами. Так всегда бывает: судьба пытается разлучить друзей, но дружба сильнее судьбы. Но только вот что: не обижайся на Порточенко. Он такой мнительный стал — всё ему кажется, что ты на него за что-то в обиде,

— Да не обижаюсь я, так ему и скажи.

— Хорошо, я так и скажу.

Вартанян опрометью кинулся в спальню. Окна были плотно зашторены. Катя лежала в постели с закрытыми глазами. Он сел на краешек кровати и нежно поцеловал Катю в основание шеи.

— Я жду тебя, — прошептала она, не открывая глаз.

«Вот она, истинная награда», — успел только подумать Вартанян, как снова раздался телефонный звонок.

— Я тут говорил с ребятами, — послышался голос Планшеева, — оказывается, никто из них на тебя совсем не в обиде. Это дело надо отметить, мы едем к тебе.

— Завтра! — крикнул Вартанян, но ответом ему были частые гудки, которые Планшеев при всех своих способностях издавать не мог.

По подсчётам Вартаняна, до прихода друзей оставалось минут двадцать. Он с присущей ему честностью сказал об этом Кате, она попросила его выйти из спальни и через десять минут вышла одетая как и прежде, но весьма обиженная. А через пятнадцать минут вся команда действительно заявилась к ним в квартиру. Увидев накрытый стол, Планшеев понял, что в который раз не ошибся в себе.

— Ну вы вообще, ребята, это надо же! А? — завопил он, входя в гостиную.

Остальные вели себя не так шумно, но тем не менее сумели выяснить, что у Вартаняна осталось от поездки ещё пятьдесят рублей, и послать его в магазин.

И пир закипел с новой силой. Пили главным образом за дружбу и веселились так, что Вартаняну хотелось плакать: когда любовь и дружба объединяются, они делают с человеком чудеса.

Постепенно друзей перестало смущать подавленное состояние хозяйки дома и Вартаняна. Атасов делал какие-то хитрые коктейли и настоятельно рекомендовал всем попробовать их. Но Планшеев орал: «С прицепом!» — и продолжал упорно запивать водку пивом.

По мере того как росло число тостов, провозглашаемых за дружбу, в душе Вартаняна накапливалось всё больше сомнений в этой самой дружбе. Тогда, в суете поездки, он как-то не успел проанализировать события, связанные с ней: сперва горячее желание друзей не отпускать его одного в опасное путешествие, а потом цепь таинственных их исчезновений.

И теперь, сидя в кругу веселья и как бы в стороне от него, Вартанян терзался вопросом: «Что же такое дружба? Почему эти четверо, покинув меня там, в аэропорту, не хотят даже объяснить причины своего исчезновения, не говоря уж о причинах исчезновения денег, розданных им? Может, они просто стесняются?» И он решил помочь друзьям посредством наводящих вопросов, тем более что они уже были в той кондиции, когда промедление со стороны Вартаняна грозило обречь его на состояние не только задавать вопросы, но и самому отвечать на них.

— Слушай, Атасов, а всё-таки куда ты тогда, в аэропорту, делся? — как бы невзначай начал Вартанян.

— Как то есть куда? Никуда я не делся. Это всё они напутали. А я их по всему залу искал.

— Даже в милиции, — ехидно поддержал его Планшеев,

— Вот видите, у меня свидетель есть, — оживился Атасов.

— Я что-то не пойму. А что мы должны были делать в милиции? — вступил в разговор Арамич.

— Ну и сколько же ты просидел там? — спросил Порточенко.

— Пока его не вывели оттуда, — старался Планшеев, который в этой истории пострадал больше всех.

— А когда вывели? — спросил Вартанян.

— Я думал, что вы уже улетели.

— Куда же мы могли улететь, — не унимался Планшеев, — если мои деньги были у тебя?

— Так я же хотел их тебе отдать, но ты сам всё испортил.

— Ну ты вообще, Атасов! Это же надо, а? Это я всё испортил!

— Ну конечно, — продолжал Атасов. — Ворвался в отделение, перепугал милиционеров. Ты знаешь, что они мне про тебя сказали?

— Что?

— «Мы не можем вас отпустить, потому что если у вас такие друзья, как этот, то ваше место только за решёткой». Вот что они мне сказали.

— Ну ты даёшь! — Возмущению Планшеева не было границ. — А потом они, значит, под конвоем тебя до такси вели?

— Конечно, они уже стали опасаться за меня. Мне надо было либо оставаться, либо уезжать.

— Я ничего не понимаю, — начал