Книга Воспоминания о России. Страницы жизни морганатической супруги Павла Александровича. 1916—1919 - Ольга Валериановна Палей

достоинством он переносит свалившиеся на него невзгоды!

Я собрала эти несколько заметок о пребывании великого князя в тюрьме, чтобы больше не возвращаться к этой теме.

Я не пропустила ни одного из разрешенных свиданий. Остальное время, с помощью преданных друзей, мы придумывали способ устроить великому князю побег. Скоро мы узнали, что из тюрьмы на Шпалерной это невозможно, что надо найти другой вариант.

30 августа/13 сентября распространилась новость, что Урицкий, этот Фукье-Тенвиль русской революции, был убит в тот момент, когда входит в здание Министерства иностранных дел[63]. Один из его единоверцев, молодой человек по фамилии Каннегиссер, выстрелил в него в упор. Пуля вошла в глаз; Урицкий упал и сразу умер, а молодой еврей тем временем вскочил на велосипед и изо всех сил помчался с Дворцовой площади на Миллионную; там, видя за собой погоню, он заскочил во двор дома, где располагался Новый клуб. По этой причине почти всех членов клуба заподозрили в соучастии в заговоре и через некоторое время казнили[64]. Убийство Урицкого послужило сигналом для зверских расправ со стороны большевиков. Уже в июле, когда был убит один из них, еврей Володарский, это стало предлогом для удушения всей прессы, называемой буржуазной, и разрешенными остались только коммунистические газеты. Смерть Урицкого была отмщена кровью тысяч невинных жертв, абсолютно непричастных к этому делу. Все те, кто смогли бежать из Петрограда (большинство через Оршу на Украину), сохранили жизнь. Но сотни несчастных были подвергнуты пыткам, а затем жестоко убиты. Из наших знакомых мы оплакивали убийство всего за десять дней до того женившегося графа Алексея Зарнекау, брата моего зятя; Владимира Трепова, брата бывшего председателя Совета министров, графа Бутурлина, Нарышкина, молодого графа Граббе, генерала Ломана, генерала Добровольского, полковника Герарди, графа Татищева, бывшего губернатора Петрограда Сабурого, Николая Безака и тысячу других. Красный террор, кровавый и отвратительный, навис над городом и окрестностям.

Приговоры подписывали Бокий и Иоселевич, потому что на некоторое время Бокий заменил Урицкого в ЧК. В октябре ее возглавила женщина по фамилии Яковлева. Это чудовище женского рода, окруженная многочисленной охраной, в приступах садизма сама расстреливала из браунинга приговоренных. Их крики, конвульсии, страдания доставляли ей наслаждение…

XXXIII

В один из первых дней сентября девочки прислали мне из Царского душераздирающую записку, подтвержденную доставившим ее камердинером. Около трех часов ночи, когда они крепко спали, их разбудил хорошо знакомый шум от незваных гостей. Будучи одни в доме с мисс Уайт, Жаклин, парой верных слуг, камердинером и его женой, и кастеляншей, они выскочили из постелей и спросили у вторгшихся в дом причину их визита. Среди них они с ужасом узнали нашего бывшего шофера Зверева, который был пьян и который привел всю эту банду, а также Бороду, слугу, покинувшего нас некоторое время назад. Главарь банды сказал, что, получив сообщение шофера и слуги, фамилия которого была Савинков (какая проклятая фамилия!), они собираются всё осмотреть и забрать все серебряные предметы. «Потому что, – сказал он, – ваша мать продает их и отправляет деньги в Сибирь своему сыну для подготовки контрреволюции». (Мой бедный сын был уже два месяца как мертв, но мы в то время этого не знали.)

К счастью для девочек, во время обыска пришел комендант Царского Б. со своим адъютантом Гавриловым.

Не решившись помешать товарищам в их деле, они посоветовали, с учетом позднего времени, собрать в одной комнате всю их добычу, то есть наши серебряные блюда, столовые приборы, несессер великого князя, его и мои вещи, платья девочек, вплоть до новых туфель! Потом Б. запер дверь, а ключ положил к себе карман. На следующий день, когда я приехала в Царское по возможности успокоить девочек, он пришел ко мне, отдал ключ и объяснил ночной инцидент местью наших двух слуг. Больше у нас не было ни секунды покоя. Мы оказались во власти этих хамов, которые решали нашу судьбу по собственному усмотрению. Однако надежда, что подобный кошмар не может продолжаться долго, что нечто, какое-то чудо спасет нас, придавала силы жить!

Однажды утром, открыв мерзкую большевистскую газетенку, такую тяжелую для чтения из-за новой орфографии, придуманной для безграмотных, я с изумлением увидела декрет, подписанный Зиновьевым (настоящая фамилия Радомысльский), гласивший, что «дом гражданки Палей в Детском Селе[65] национализируется со всем находящимся в нем, компетентные власти должны принять все меры, вытекающие из этой национализации». Я тотчас села на поезд до Царского и, навестив Ирину и Наталью в коттедже, побежала домой. Меня принял очень смущенный товарищ Телепнев, который сказал:

– Да, действительно, я получил такой приказ и назначен управляющим музеем вместо вас. Я устроюсь в левом крыле дворца, в апартаментах полковника Петрокова. Что же касается кухни со всем, что в ней имеется, а также столового и постельного белья, это будет передано коммунистическим школам. Ваши динамо-машины станут частями городской системы. Вам разрешено забрать иконы, фотографии, несколько платьев и нательное белье. Сам я, – добавил он, – на днях уезжаю в Пензу, чтобы привезти хлеб для северных районов. Меня заменит товарищ Борис Моисеевич Снесаренко.

В другое время подобная новость меня бы огорошила, возмутила; но сейчас, когда великий князь был в тюрьме, Владимир далеко, а сама я серьезно больна, я восприняла удар с покорностью. Я печально обошла этот дом, такой красивый, мое творение, где мы так недолго были счастливы. Я вспомнила эти четыре года, войну, тяжелую болезнь мужа, революцию, а теперь большевистский грабеж. Однако, для очистки совести, чтобы не упрекать себя потом за то, что не все предприняла для спасения дома, я попросила принять меня мадам Луначарскую, жену наркома просвещения. Устроить встречу взялся Борис Моисеевич Снесаренко, временный заместитель Телепнева.

Чета Луначарских расположилась в правом крыле Александровского дворца, над покоями, которые императрица Мария Федоровна занимала, когда приезжала в Царское. Придя к новой хозяйке этих мест, я увидела маленькую, слегка уже поблекшую женщину с круглым невыразительным лицом, зато с красивыми голубыми глазами. Я выразила ей свое недоумение по поводу национализации нашего дома. Зачем эта мера, если посетители и без того уже дважды в неделю бывают в нем? Она мне ответила, что такая судьба постигнет все красивые дома, но у нее есть возможность уладить дело, если я соглашусь пойти на службу Советам.

– В каком качестве? – спросила я.

– О, в Наркомат просвещения, конечно.

Я ответила, что должна подумать, посоветоваться с мужем, и умоляла ее, как женщина может умолять женщину, помочь мне вытащить мужа из тюрьмы. Она мне пообещала