Книга Бери и помни - Виктор Александрович Чугунов

Павел Васильевич.

— Что верно, то верно, — согласился Дмитрий Степанович, отпивая из кружки чай. — Уезжать им надо…

Вмешалась Надежда:

— Наверное, сам дома накурит…

— А кто же? — подхватила Анна Гавриловна. — Конечно, сам… Свекровка, говорят, ветреница — снохе не верит.

Дмитрий Степанович опустил голову, сказал дочери:

— Тоже доиграешься, я смотрю… Что это за чувство такое? Прицепилась к бегунку и ни стыда ни совести…

Надя взглянула на него припухшими от бессонной ночи глазами, и он замолчал.

Весь день работа не шла ей в голову. Надя по пустякам бранилась, глядела на лежащие перед ней бумаги презрительно и с ожесточением, будто они были виновниками ее беды. Придя с обеда, сослалась на головную боль и отправилась домой, надумав съездить к Ирине в школу.

Встретились у дверей директорского кабинета. Ирина взмахнула бровями, прижалась щекой к Надиной щеке, открыла двери. Пропустив гостью, вошла сама, раздела ее насильно, усадила рядом, посмотрела в глаза дружественно, ободряюще.

— Вы с Володькой встречаетесь, Ирина Федоровна? — пролепетала Фефелова.

Она отвернулась к окну, задернутому желтой занавеской, вдруг озябла. Мелко забились руки, повсюду выступили колючие мурашки, даже на шее, под платком. Поблудив глазами по занавеске, встала, сплетя на груди озябшие руки.

Затянулось молчание, недоброе, в напряжении. Наконец Ирина сказала не своим голосом:

— Мы родственники с Володей, Надюша…

— По-старому встречаетесь? — резко повернулась Фефелова.

Ирина выдержала ее взгляд.

— Я не знаю, что ты имеешь в виду?

— Ваш муж говорит, вы встречаетесь… А вы оставьте Володьку, Ирина Федоровна… Вы же в семью вернулись… Вам надо, чтобы все честно…

И тут же смолкла от посуровевших глаз Ирины, а та поднялась решительно и начала перебирать на столе бумаги. Тут и Надя не выдержала, закричала бог знает что, выбежала из кабинета. А через полчаса стояла перед Владимиром Зыковым и шептала в угаре:

— У меня подруга на курсах… Квартира пустая… Я буду ждать тебя, Вовка… Приходи, поговорить надо…

И на глазах у нее золотинками выступали слезы.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

1

Владимир ночевал в кабинете. Утром умылся, готовясь к наряду, встретил в коридоре Андрея.

— Володька, отпусти с работы, будь человеком, — попросил брат. — Сон сегодня приснился поганый, будто породой завалило…

Никогда с младшим Зыковым такого не случалось, а тут посмотрел Андрею в глаза, жалость одолела — и отпустил. Знал, что закуролесит Андрей, напьется, но махнул рукой: «Черт с ним, пусть один день пошляется, отдохнет: может, потом работать будет…»

И конечно, нажил неприятности.

А тут и свои неурядицы. После работы встретился с Фефеловой, как она просила вчера. Надя на себя не похожа, лицо осунулось, глаза острые, укоризненные, будто чужие. Молча взяла его под руку и повела. Владимир хотел спросить — куда, но Надя поспешно заговорила о пустяках, о тех самых пустяках, о которых она говорила всегда, но на этот раз их было неловко слушать, потому что за ними проглядывалась обида.

Они пришли в незнакомую квартиру. В квартире никого не было. Владимиру бросились в глаза милицейская шинель на гвозде и белые поношенные туфли. Его взяла непривычная оторопь, и он спросил:

— Зачем мы сюда пришли?

Надя сняла пальто, расчесала перед зеркалом волосы и попросила Владимира подойти.

— Володя, мне надо с тобой поговорить…

— Здесь?

— Да. — Она посмотрела на него виновато и вместе с тем просто и мило, как смотрят на любимого человека. — Ты, Володя, не бойся, — продолжала она. — Я ничего от тебя не потребую… Ты сам заставил меня влюбиться, а теперь я не могу без тебя… Как хочешь…

И она подала ему руку.

…Владимир попал домой только к вечеру на другой день. Пришел пасмурный, долго блуждал по двору, не заходя в дом. Он думал о Наде, и все случившееся представлялось ему неправдоподобным и страшным. Но он был свидетелем этого и слышал свой голос, когда сказал Фефеловой, что она, в конце концов, одолела его и что, должно быть, он тоже ее любит, если не может ее забыть…

В оконную раму постучала мать.

— Тебе что? Особое приглашение? — встретила его на пороге.

Владимир смолчал, разулся. Федор Кузьмич из-за стола прохрипел:

— И разговаривать нечего: оставила бы его без ужина, и холера с ним… Совсем от дому отбился…

Семья была в сборе, кроме Андрея. Нюська вытирала фартуком заплаканные глаза. Светка поджимала губы и сидела на стуле чином. Молчали Нюськины девки, и вздыхала протяжно бабка Зычиха.

— Ругайтесь, Федор Кузьмич, ругайтесь, — сказала в тишине Нюська, придвигая табурет к столу. — Это вы все так ругаетесь… Вы их спасу нет как любите, своих сыночков…

Федор Кузьмич обмакнул ложку в соль и помешал суп в тарелке.

— Моя любовь к делу не относится. — Он подал Нюське хлеб, показывая этим, чтобы ела и не разговаривала, сам ткнул пальцем в Володьку: — Из-за тебя все, бугая… Где Андрей?

— Я откуда знаю…

— Ты на меня не пялься, сколько раз говорить, — заругался Федор Кузьмич. — Выставит совиные пятаки, аж по коже мороз. — Хлебнув горячего супа, он отложил ложку и долго кашлял. На висках выступил пот. Откашлявшись, сказал: — Ты Андрея с работы отпустил? Так вот… Пьет он… Вчера Нюська привела, а он снова ушел…

Невольно вспомнили вчерашнее.

— Скажи мне: с чего запил? — допытывалась Нюська у пьяного мужа без ругани. Андрей лежал на кровати, с трудом размыкая глаза.

— Не твое дело, Нюсенька: хочу пью, хочу не пью…

— Детей бы постеснялся, родителей… Идешь-то куда?

— Куда все идут, туда и я: к светлому будущему. Ты во мне, Нюсенька, не сомневайся… Я следом за вами та-ак резвенько бегу, как дед Щукарь за гремяченской партячейкой…

Федор Кузьмич сидел на кухне, до поры слушал, но от последних слов осерчал, вмешался:

— Ты пить-то пей, но пакости не смей говорить… Еще сопляк этими словами бросаться. — Он остановился в дверях Нюськиной комнаты и наморщил лоб, будто думал: верно ли сам-то высказался? — А то вишь, какой гусь! Чего тебе партячейка! Чего!

— Сам не знаю… Ляпнул, и все…

Больше ничего не сказал Федор Кузьмич, а Андрей через час собрался и ушел. О том и вспоминал сейчас Зыков-старший.

— От тебя, Володька, Андрей запил… Имей в виду, от тебя. Я жаловаться буду… А то, понимаешь, разъязви вас, от невестки стыдно…

Федор Кузьмич затих, едва услышав на крыльце шаги. Пришел Илья.

— У меня Андрюшка ночевал, — сказал, усаживаясь на табурет. — Утром на работу пошел… Я вот и заглянул — работал или не работал?

— Он наработает, если ему сто грамм попало, — бросила Нюська.

— Тут ругательством не поможешь, Нюсенька, — тихо остепенил ее Илья. — С