Книга Дело по обвинению. Остров Медвежий - Эван Хантер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А что, если представить присяжным дело так, чтобы... Нет. Это мне никогда не удастся! Сэмэлсон сразу же поймет, где зарыта собака и прервет заседание. А потом вызовет меня к себе в кабинет и спросит, кого я, черт побери, представляю: убийц или же народ?
Но разве эти убийцы не тот же народ?
Они обвиняемые, а я прокурор и моя обязанность – неопровержимо доказать, что они преднамеренно и со злым умыслом причинили путем нанесения ножевых ранений смерть мальчику по имени Рафаэль Моррез.
Апосто будет оправдан, ты это знаешь. Он умственно неполноценный. И добиться его осуждения ты не сможешь.
Значит остаются только Рирдон и Ди Паче. И я обязан... Разве? А как же заключение относительно ножей? Вы забыли, мистер Белл?
Это еще ничего не значит. Простая случайность, объясняющаяся тем, как держали в руках нож, или же дождем.
А может чем-нибудь еще? Может чем-нибудь важным?
Проклятие! Но ведь я должен кого-то обвинить! Не могу же я их оправдывать?
Тогда обвиняй, черт бы тебя побрал! Встань в суде перед судьей и присяжными, перед репортерами...
Газета Майка Бартона разорвет меня в клочья. Он убьет меня.
...перед всем миром и обвиняй! Хоть раз в жизни сделай что-то, стань кем-нибудь, рискни чем-нибудь, рискни, забудь благоразумие.
А если они уничтожат меня? Если они сотрут меня в порошок? Что тогда? Белла отправляют на свалку. Помните Генри Белла? Многообещающий молодой человек. Он еще работал в прокуратуре, пока не провалил дело Морреза. Оно вызвало всеобщее возмущение, разве вы не помните? Простой и ясный случай предумышленного убийства, трое хладнокровных убийц зарезали слепого мальчика. А Белл провалил обвинение! Встал и начал излагать дело так, будто он...
...боролся за справедливость?
Да, я хочу, чтобы восторжествовала справедливость.
А как же лабораторное заключение, Белл? Ты намерен скрыть его от суда?
Тут нечего скрывать. Защита об этом даже не упомянет. Они признают нанесение ножевых ран. Их единственная надежда – доказать самооборону. Это заключение не имеет никакого значения. Я не отвечаю за них! Я ничего им не должен! Я даже не знаю их! Они мне чужие! Я их не знаю!
Ты знаешь их, Белл! Они не чужие! Ты знаешь их очень хорошо!
Я ничего им не должен. Ничего!
Вдруг он прислушался. К скале, на которой он сидел, приближались тихие шаги.
– Сюда, – прошептал мальчишеский голос. – Давай посидим тут под деревом.
Последовало минутное молчание.
– Дай-ка, я подстелю куртку.
«Влюбленные», – подумал Хэнк.
– Тут хорошо, – тот же голос. – С реки дует прохладный ветер.
– Я люблю реку, – ответила его спутница. – Я люблю смотреть на огоньки. Всегда думаю о том, куда плывут эти корабли.
– Хочешь сигарету? – спросил юноша.
– Мне не разрешают курить.
– А я видел, как ты куришь, – сказал юноша.
– Да, но без позволения.
– Я рад, что мы оттуда ушли, – сказал он. – Скучища. Знаешь, мне нравится вот так разговаривать с тобой.
– И мне тоже. А вот со старшими иногда бывает трудно разговаривать, правда?
– Еще бы. Я просто ненавижу с ними разговаривать. Просто жуть берет.
– Но я говорила не о совсем старых. Не о таких, которые вот-вот умрут.
– Я тоже. Просто о старых. Ну там лет сорок, сорок пять.
– Ну да. А сколько лет твоим родителям?
– Много, – ответил юноша и рассмеялся.
– А вот моим немного, – сказала девушка. – Но разговаривать с ними ужасно трудно, правда?
– Да, я бы сказал, просто невозможно!
– Ты им рассказываешь про себя?
– Нет.
– Почему?
– Знаешь, один раз я стал рассказывать отцу про одно наше дело: мы решили заработать денег, чтобы купить автомобиль, когда подрастем. Я ему полчаса объяснял суть дела, а потом он посмотрел на меня и сказал: «Вот и хорошо, Лонни». Он меня вовсе и не слушал, вот что! После этого я и подумал: какого черта я буду перед ним распинаться? Теперь меня называют Лонни Устрица.
– Моя мама думает, что я ей все рассказываю, а я ей ничего серьезного не рассказываю.
– Вообще-то говоря, рассказывать родителям ничего не надо. Если они понимают в чем суть, то начинают тебя пилить, а если не понимают, так зачем и стараться?
– А я раньше часто разговаривала с отцом, – сказала она. – Когда была маленькой. И это очень хорошо было. Помню, я очень гордилась, что разговариваю с отцом как взрослая.
– Ну а теперь ты с ним больше не разговариваешь?
– Теперь редко. Он всегда занят.
– Ну да, они всегда заняты, всегда куда-нибудь торопятся...
– И потом... потом мне просто не о чем уже с ними говорить.
– Да, – согласился ее собеседник и его голос стал грустным. – Они ведь заняты, ты ведь знаешь. Вообще-то говоря, они нас вырастили! Кормили и одевали! Так надо же им когда-нибудь и отдохнуть.
– Наверно.
– Они ведь нам ничего не должны. То есть, я хочу сказать, мне не нравится, когда говорят: «Я их не просил, чтобы они меня родили». Об этом же не просят! И не спрашивают. Я тоже не просил. Но я рад, что живу. Разве тебе не нравится быть живой?
– Ну конечно!
– Так что они нам ничего не должны. Они дали нам жизнь. Для меня лично этого вполне достаточно.
Они помолчали.
Потом мальчик сказал:
– Дженни!
– Что?
– Дженни можно я тебя поцелую?
Она ничего не ответила.
– Дженни?.. Ну что ж, извини. Я просто думал, что ты не рассердишься, если я...
– Я не сержусь, Лонни, – ответила она и в ее голосе прозвучала такая детская невинность, что Хэнк готов был заплакать. – Но только...
– Что, Дженни?
– Не мог бы ты...
– Что Дженни? Что?
– Не мог бы ты сначала сказать, что любишь меня? Глаза Хэнка внезапно наполнились слезами. Он лежал в темноте на скале, пока рядом целовали его дочь, и, зажав рот рукой, старался заглушить рыдания. Он трясся в беззвучных рыданиях, ошеломленный открывшейся перед ним истиной. Чувствовал себя маленьким и незначительным, и все же по-новому сильным благодаря обретенной истине.
– Я люблю тебя, Дженни, – сказал юноша.
– Я люблю тебя, Лонни!
Хэнк услышал эти слова и ему вдруг захотелось, чтобы поскорее настал понедельник, захотелось, чтобы поскорее начался процесс.
– Который час, Лонни?
– Почти двенадцать.
– Пожалуйста, проводи меня домой. Я не хочу, чтобы они беспокоились.
– Можно я тебя
