Книга Первоначальное христианство - Джон Маккиннон Робертсон

резкое повышение авторитета иерархии; епископы главенствовали над пресвитерами, а все вместе старались ограничить право общин вмешиваться в церковную жизнь. Так как общины включали теперь все большее число людей безразличных к вопросам церковного управления, то процесс развивался тем легче.

В отношении внешней обрядности — а она составляла для большинства самую суть и мифа и учения — христианство теперь ассимилировало себе почти все, что было в язычестве привлекательного: крещение, как выше указано было, стало точной копией посвящения в языческие мистерии; оно совершалось дважды в год при свете факелов; когда Константин распорядился считать день солнца (воскресенье) особо священным, он взял за общую скобку и христианское и языческое богословие, так как имелась в виду одинаково санкция обеих религий. Конечно, воскресенье не было тогда святым днем в современном пуританском смысле и было только приравнено к другим большим государственным праздникам, когда работы не производились, но игры разрешались.

Через год после достижения Константином единовластия, в 325 году, он созвал Вселенский собор в своем дворце в Никее в Вифинии, чтобы установить богословскую точку зрения на положение основателя церкви. Вопрос был решен решительно против Павла Самосатского и савелианцев. для которых сын был только проявлением или образом отца в том смысле, что отец и сын были объявлены разными лицами. Такова была в то время ортодоксальная догма.

Но, когда Арий, александрийский пресвитер, выступая против своего епископа, провозгласил, что «сын полностью и существенно отличается от отца», смятение началось сначала. Арий нашел много сторонников, обвинявших епископа в савелианстве, когда он утверждал, что отец и сын имеют одну и ту же сущность; церкви пришлось снова заняться определением своего бога. Епископ Александр при поддержке двух Александрийских соборов изгнал Ария, но в результате он ударился в еще более ревностную пропаганду, которая имела столь же быстрый и широкий успех, как и все предыдущие ереси.

Вслед за этим Никейский собор большинством голосов постановил, что сын единосущен (homousios) отцу, но составляет отличное от него лицо; он — одно с отцом, однако, рожден им. Таким образом, догмат был установлен; Арий был отправлен в изгнание; бывшие на его стороне руководящие епископы были низложены. Постановление было вынесено путем искусственной подтасовки голосования, ибо в соборе участвовало только 300 епископов, тогда как всего их было в церкви не менее 1.800; спустя пять лет, Константин, который со своей стороны распорядился сжечь писания Ария, а сам, однако, выражался, как истый арианин, пришел к убеждению, что с ересиархом поступили дурно, и вернул его из ссылки.

После этого восстановленные в должностях арианские епископы начали преследовать своих преследователей; когда новый александрийский епископ Афанасий отказался восстановить в должности Ария, то Тирский собор (335 г.) низложил его самого и сослал его в Галлию; за этим последовали и другие увольнения; в то же время большой собор, состоявшийся в Иерусалиме формально восстановил Ария, а император отдал распоряжение константинопольскому епископу принять самого ересиарха.

Однако, до исполнения этого приказа Арий умер в Константинополе — очевидно от яда, а Константин умер год спустя, приняв крещение от арианского епископа и оставив обе партии в схватке для долгой жестокой борьбы. В течение нескольких лет сын императора Констант угрожал войной своему брату Константину, если он не восстановит Афанасия.

Никогда более безумная борьба не сотрясала какого-либо общества. Как заметил один историк церкви, обе партии верили в спасение через кровь Христа; относительно этой первоначальной догмы, унаследованной от доисторического периода варварства, не было споров; бой разгорелся вокруг многообещающего пункта «об отведении ему подобающего ему места во вселенной.

Ортодоксия утверждала, что сын был сыном от века — опять-таки совсем так, как набожные брамины или мусульмане утверждали, что «реды» и коран «не сотворены», а существуют вечно. По-видимому, при отсутствии критической мысли, человеческий инстинкт почтения к божественному приводил к такого рода представлениям.

Но, с другой стороны, мысль о том, что Иисус — бог, родившийся во времени и homoiousios (подобосущный) отцу, была лишь относительно более здравой. Таким образом, ариане, с одной точки зрения представлявшиеся рационалистами, тоже стояли на основе иррационального, а тринитарии, представленные Афанасием, нашли достаточным заменить аргументацию безудержной бранью. То обстоятельство, что ариане противились монашеству и идеалу вечной девственности, еще более увеличивало ярость ортодоксов. Ненависть к арианам была сверх меры, и ее можно объяснить только тем, что вера, обращающаяся к чувству и унижающая разум, заключает в себе самые худшие возбудители дурных страстей.

С точки зрения разума, если вообще здесь можно говорить о разуме, учение о троице было просто заимствовано христианами из понятия о божественных триадах, господствовавших в древнеегипетском и других учениях; из них троица Озирис — Изида — Гор была хорошо известным примером. Афанасий только прибавил христианскую историю страстей к другой языческой доктрине, усвоенной в духе гностицизма, и поставил особое ударение на словесном утверждении монотеизма.

В данном случае единственным более или менее разумным доводом в пользу принятого церковью пункта символа веры могло быть далеко не идейное соображение о том, что христианский культ находился между Сциллой политеизма и Харибдой монотеизма, низводящего Иисуса до роли простого человека; и если явно противоречивая формула могла предотвратить гибель христианства, то обе стороны готовы были пустить ее в ход.

Конечно, такой аргумент не выдвигался никем, но он, вероятно, фактически руководил некоторыми из более дальновидных или менее честных епископов, которые, затевая споры, старались, тем не менее, приспособиться к политическим требованиям момента. К счастью, государство создало нечто вроде официальной ограды, внутри которой воюющие между собой члены церкви номинально оставались одной церковью; но под поверхностью этого видимого единства царил неописуемый хаос

Ариане в свою очередь раскололись на полдюжины взаимно анафемствующих одна другую сект, и каждая потрясала своим символом веры; каждая новая фаза ереси вызывала со стороны ортодоксии возражения, оказывавшиеся в свою очередь уклонившимися в ересь в другом направлении. За первым рядом споров последовал второй — по вопросу о том, как сочетаются у Иисуса его божественная и человеческая природы; затем возник третий спор о личности или модальности святого духа; в конце концов, богословие стало чем-то вроде систематического безумия.

Во время всей этой сумятицы в Египте и на Востоке Северная Африка, стоявшая по вопросу о троице на почве «ортодоксии», была охвачена ересью донатистов; то было одно из многих проявлений пуританских или аскетических инстинктов, и притом как раз там, где издревле процветали некоторые наиболее чувственные культы. Спор возник по поводу избрания карфагенского епископа, и пуританская сторона получила свое название от того, что один или оба епископа назывались