Книга Честное пионерское! Часть 3 - Андрей Анатольевич Федин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Генерал-майор за мгновение провёл рекогносцировку (пробежался взглядом по нашим лицам). Громко откашлялся, прочищая горло. Приветливо раскинул руки, поприветствовал «дорогих гостей». В сравнении с Виктором Солнцевым хозяин квартиры выглядел низким и щуплым (будто подросток). Он поздоровался с нами в своей обычной чрезмерно громкой манере (заставил Павлика вздрогнуть). Пожал Виктору Егоровичу руку, поцеловал руку Наде, похлопал по плечам нас с Павликом. Предложил чувствовать себя в его жилище, «как дома».
Из прихожей мы отправились прямиком за обеденный стол. Гладко выбритый хозяин квартиры (испускавший запах лекарств и одеколона) велел нам рассаживаться на заранее распределённые места. Надежду Сергеевну он усадил по левую руку от себя, Виктора Солнцева — справа. Мне сказал примоститься рядом с папой — Павлику выделил место около смущённой Ивановой. Сам Лукин уселся спиной к окну, дождался, пока мы скрестим на его лице взгляды. Велел Виктору Егоровичу наполнить бокалы «домашним» вином из большого пузатого кувшина.
Нам с Павликом вина не досталось — мы довольствовались компотом. Меня это обстоятельство слегка расстроило (хотел продегустировать продукцию советских виноделов), а Павлик простодушно не обратил внимания на столь вопиющую несправедливость. В ответ на тост-приветствие Лукина я небрежно отсалютовал стаканом с компотом (завистливо вздохнул, когда громко звякнули хрустальные бокалы). И тут же с аппетитом набросился на еду (себя и Надю после зарядки накормил лишь лёгким завтраком); прислушивался к разговорам «взрослых».
Беседы за обеденным столом у генерал-майора не походили на те, что вели между собой Надины друзья, когда (очень нечасто) собирались у Ивановой. Мужчины не обсуждали достоинства и недостатки автомобилей. Наде не с кем было посекретничать о любовницах и зарплатах чужих мужей. Для затравки Лукин сказал несколько хвалебных фраз обо мне. Потом перешёл на рассказы о кактусах. Которые плавно перешли на обсуждение… папиной повести-сказки «Игорь Гончаров в школе магии и волшебства», о которой я генерал-майору… не рассказывал.
Папа (подогретый бокалом вина) с воодушевлением поведал о своей работе над «книгой». Он вкратце пересказал сюжет повести (по просьбе Лукина); заострил внимание на том, что «рассказ придумал Михаил». Виктор Егорович посетовал на нехватку времени для «литературного творчества». Тут же на мгновение умолк — испуганным взглядом стрельнул в Надю (та не заметила его оговорку). Солнцев перевёл дух. И поделился с нами инсайдом о том, что завершит работу над историей об Игоре Гончарове в январе (во время зимних школьных каникул).
Фрол Прокопьевич меня удивил: он попросил (скорее, потребовал) принести ему готовую рукопись («сразу же»). Заявил польщённому Солнцеву, что обожает «интересные истории о советских детях» (это притом, что кроме научных и философских трудов я на его книжных полках видел разве что собрание сочинений Льва Толстого с новенькими нечитанными страницами — наверняка чей-то подарок). Намекнул Виктору Егоровичу, что «с удовольствием» ускорит встречу «миллионов» советских читателей с героями «новой и увлекательной» книги.
После похвал папиному литературному таланту Фрол Прокопьевич переключил внимание на Надины «золотые руки». Засыпал восторженными словами работы Ивановой: её «восхитительное» платье (которое подчёркивало «стройную фигуру юной красотки»), мою рубаху и брюки (тоже пошитые Ивановой). Сказал, что Надежде Сергеевне стоило подумать о собственном «показе мод» — пока хотя бы в «нашем» Великозаводске (но обязательно: с расчетом в будущем покорить своим «искусством» «подмостки» Ленинграда и столицы СССР).
Я удивлялся красноречию бывшего лётчика. Всё больше помалкивал — наворачивал утиное мясо и запечённую в духовке (в утином жиру) картошку. Слушал «взрослых» и думал о том, что происходило сейчас в доме Нины Терентьевой. Юрий Фёдорович не посвятил меня в свои планы. Лишь заверил, что «всё будет нормально». Он снова стребовал у меня обещание «не лезть, куда не просят». А в пятницу Зоя Каховская мне сообщила, что её отец улетел на выходные в Новосибирск. Как я понял: Каховский проверял (опять) алиби Дмитрия Григорьевича Лещика.
После второго бокала «развязался язык» у Ивановой. По просьбе Лукина Надя вспомнила истории из Мишиного детства. Она рассказывала, какой её сын «хороший мальчик». А я размышлял о том, как долго буду удерживать папу и Надежду Сергеевну в квартире генерал-майора. Я плохо представлял, в какое время нападут на школьницу. И Юрий Фёдорович не обещал «подать сигнал» о том, что «всё закончилось». Поэтому я решил, что максимально затяну время посиделок у Лукина (в идеале — до начала программы «Время»).
«Взрослые» прекрасно развлекали сами себя — болтали без умолку.
А для заскучавшего Павлика я устроил экскурсию по квартире ветерана.
* * *
При общении с Пашей Солнцевым у меня не возникало ощущения, что я разговаривал сам с собой. Пусть мальчик и походил на того ребёнка, каким я был в детстве. Однако теперь — он именно походил на меня. Но мною не был. И уже не станет — это точно. Будет он лучше меня или хуже — вопрос открытый. Но я уже знал, что он вырастет другим Павлом Викторовичем Солнцевым (не мной). Потому что тогда, к прошлому декабрю тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года, я прожил долгие два с половиной месяца без отца. Не улыбался беззаботно — вот так, как делал это сейчас Павлик. И рыдал перед сном едва ли не каждую ночь. А потом я существовал без папы всю оставшуюся жизнь; но часто о нём вспоминал. Павлику же предстояло «терпеть» воспитание родителя не один год. Я подумал, что с удовольствием понаблюдаю за той «нормальной» жизнью, какая могла бы быть и у меня. И проживу новую — жизнь Миши Припадочного.
В квартире Лукина я давно освоился: в её доступной для гостей части (в спальню пенсионера я заходил лишь пару раз, когда приносил Фролу Прокопьевичу лекарства). Потому с уверенностью опытного гида повёл настороженно озиравшегося по сторонам Павлика к висевшим на стенах рамкам с фотографиями. Увидел, как испарилась скука из Пашкиного взгляда при виде изображений лётчика Лукина рядом со старинными военными самолётами. Мальчик привстал на цыпочки — разглядывал верхние рамки: где молодой Фрол Прокопьевич махал рукой, сидя в кабине пилота, и где Лукин (стоя у крыла истребителя) сосредоточенно всматривался в безоблачное небо. Солнцева не заинтересовали групповые фотографии военных, как и те снимки, на которых будущему генерал-майору вручали боевые награды. Немного постоял мальчик около рамки с газетной вырезкой (прочёл короткую заметку о подвиге советского лётчика Лукина).
— Миха, смотри — это же Гагарин! — сказал вдруг Павлик.
Он указал пальцем на уже изученную мной до мельчайших подробностей фотографию. Мальчик приблизил лицо к изображению первого космонавта (едва не уткнулся носом в улыбку Юрия Алексеевича). Стекло над фото не покрылось мутной плёнкой влаги: Паша задержал дыхание.
— А рядом с ним… неужели дедушка Фрол? — спросил Солнцев.
Он приоткрыл рот, бросил недоверчивый взгляд через плечо — на беседовавшего с Надей и Виктором Егоровичем генерал-майора. Я в очередной раз признал, что нынешний Фрол Прокопьевич не сильно отличался от себя молодого — лишь «помялся» слегка, да сменил причёску (и цвет волос).
Я кивнул.
Сказал:
— Фрол Прокопьевич много раз встречался с Гагариным. Он может тебе многое рассказать о Юрии Алексеевиче. Такое, что ты опять рот приоткроешь от удивления.
Солнцев снова взглянул на ветерана, выдохнул восторженное «ух, ты».
— Миха, а тебе… тебе он рассказывал о Гагарине? — спросил Паша.
Своим «горящим» взглядом он вынудил меня пожать плечами.
— Конечно, — сказал я. — Потом тебе перескажу. Если захочешь. Но лучше бы ты послушал самого Фрола Прокопьевича: вряд ли я опишу Юрия Алексеевича так же хорошо, как он.
Павлик кивнул.
— Я… спрошу его, — сказал мальчик. — Потом… наверное. А это кто такой?
Он указал рукой на фотографию двух лейтенантов милиционеров.
— Этот на деда Фрола похож, — сказал Паша. — Только нос другой. И лопоухий.
— Это его старший сын, — ответил я. — А вот этот второй — Михаил Ильич Галустян, начальник Зойкиного отца. Он раньше дружил с сыном Фрола Прокопьевича.
— Раньше? — переспросил Павлик. — А теперь? Поссорились?
Я покачал головой. Посмотрел на чёрно-белый снимок. Подумал, что Пашка не ошибся: уши Якову Лукину достались не отцовские (раньше это не замечал).
— Нет, не поссорились, — сказал я. — Яков Фролович Лукин умер. Давно. Ещё до твоего рождения.
— А что с ним
