Книга Дымная река - Амитав Гош

память. Ладно, отвечаю, спасибо. И вот шесть мужиков втаскивают этот валун. Наверное, думаю, тут какой-нибудь фокус и сейчас сюрпризом появится драгоценность, спрятанная в камне. Ничуть не бывало! Оказывается, прапрадед Чунквы привез этот булыжник с озера Тайху, которое славится своими камнями (вообразите, китайцы похваляются булыжниками, как мы — сластями!). Когда валун доставили, предок счел его не вполне готовым. Как вам нравится этакий образ мыслей? Господь давным-давно сотворил эту штуковину, но она, видите ли, не совсем хороша. И знаете, что с ней сделали? Положили под водосток, чтоб дождевая вода проточила узоры. Ничего себе терпение у этого народа? Не то что мы с вами — всё бегом да впопыхах. Девяносто лет чертова каменюка лежит под карнизом, и вот Чунква, решив, что теперь она готова, преподносит ее мне как памятный подарок. Мать честная, думаю, что же мне с ней делать? Отказаться нельзя — обида страшная. И домой не отвезешь — женушка взгреет. Что, скажет, это все, что ты смог привезти из Китая? Интересно, чем ты там занимался. Как быть? Пришлось оставить булыжник здесь.

Кроме камня, в конторе был еще один дорогой его сердцу предмет — письменный стол, бесспорно великолепный представитель мебели из полированного индийского дерева и со скобянкой из белой меди. Ряды арочных ячеек на его внешней стороне были разделены перегородками в виде позолоченных книжных корешков, а девять выдвижных ящиков снабжены медными ручками и замочными скважинами.

Все ключи от стола хранились в сейфе, однако Нилу был выдан дубликат самого большого ключа от верхнего ящика, поскольку в обязанности секретаря входила утренняя проверка письменных принадлежностей, каким хозяин отдавал предпочтение. С гусиными перьями было просто, а вот с чернилами сложнее: Бахрам не желал обычных, но требовал изящный чернильный камень, пару отменных чернильных палочек и горшочек особой «родниковой» воды, чтобы, подобно китайскому мудрецу, неспешно и задумчиво развести собственные чернила, если возникнет такая необходимость. Учитывая его непоседливость, этакое священнодействие казалось маловероятным, однако исходным материалам для чернил и гусиным перьям надлежало покоиться в левом верхнем углу столешницы. Самое смешное, что Бахрам редко присаживался за стол, но почти всегда расхаживал по конторе, сцепив руки за спиной, и даже документы подписывал на подоконнике, схватив затупившееся перо Нила.

И лишь вкушая завтрак, он в полной мере пользовался стулом. Трапеза представляла собою продуманную, за годы отточенную церемонию под руководством повара Место и проходила не в личной столовой хозяина, но за столом с мраморной крышкой в углу конторы. С приходом Бахрама стол застилали шелковой скатертью и на нем появлялись тарелки и миски: яичница-болтунья акури, сдобренная кориандром, молодым чили и зеленым луком, пельмени шу-май с куриным мясом и грибами, парочка гренков, шампур-другой сатая[35], немного рисовой каши с топленым маслом и блюдечко кхимо каледжи — баранины, перемолотой с печенью. Ну и все такое прочее.

Завтрак неизменно завершался напитком собственного изобретения Место: в нем присутствовала чайная заварка, однако он ничуть не походил на чай, который обычно подавали в Кантоне. У гостей индийской фактории напиток вызывал такое отвращение, что их мутило от одного только его запаха. («Нет, вы подумайте! — презрительно говорил Вико. — Они охотно жрут змей и скорпионов, но их воротит от молока!»)

Напиток готовил Место, однако управляющий отвечал за поставку ингредиентов, что оказалось задачей не из легких, поскольку молоко, главную составляющую питья, в Кантоне было раздобыть труднее, нежели миро или миробалан[36]. В Городе чужаков главным молочным источником были несколько коров, принадлежавших датской фактории; поскольку многие европейцы не могли обойтись без сливок, масла и сыра, весь датский удой разбирали, едва он попадал в бадью. Однако неугомонный Вико нашел другого поставщика: за рекой, прямо напротив чужеземного анклава, на острове Хонам расположился большой буддийский монастырь, в котором обитало изрядное число тибетских монахов. Привыкшие к чаю с маслом и прочим яствам, для которых требовалось молоко, монахи содержали небольшое стадо буйволов, заменявших им яков. Они-то и давали молоко для напитка по рецепту Место, в который еще входили черный чай, щепотка гвоздики, корица, бадьян и горсть-другая рафинированного китайского сахара, недавно снискавшего популярность в Бомбее. Сей продукт назывался «чай» или «чай-гарам» (отсылка к специям, входившим в его состав). Бахрам пристрастился к напитку и поглощал его кружками, которые ему подавали в установленные часы, служившие вехами дня.

Чай этот стал любимым напитком всей индийской фактории, и все работники Бахрама чутко прислушивались, ожидая, когда раздастся монотонный выкрик разносчика «Чай-гарам, чай-гарам!» Особенно желанной была утренняя кружка чая, к которой прилагалась и легкая закуска — обычно что-нибудь из уйгурской кухни вроде самсы, мясного пирожка. Эти пирожки пекли в глиняных печах и еще горячими продавали на майдане, стоили они недорого. Обитатели Ачха-Хон охотно брали эту предтечу популярной индийской еды, только на свой лад переиначили ее название в самосу.

Вскоре и Нил, наравне со всеми, с нетерпением ждал утренний чай-гарам и самосу, непривычные названия которых смаковал не меньше самих блюд. Теперь он постоянно обновлял свой словарный запас: например, узнал кантонское слово «чай» или от Вико почерпнул португальское «фалто» (фальшивка), окружением Бахрама переиначенное в «фалту».

Обустраиваясь в новой жизни, Нил понял, что фактория — это целый мир с его собственной пищей и словами, обычаями и уставами, а ее обитатели — первые граждане пока что не созданной страны Ачхастан. И главное, все они, от последнего подметальщика до привередливого менялы, гордились своим домом и были почти семьей. Поначалу это изумляло, ибо представить семью из пестрого сборища выходцев со всех краев индийского субконтинента, изъяснявшихся на дюжине разных языков, казалось невозможным и даже абсурдным. Одни прибыли из районов британского или португальского владычества, другие происходили из мест, где правили навабы, низамы, раджи и равалы; среди них были мусульмане, христиане, индуисты, зороастрийцы и даже те, кто на родине считался неприкасаемым. В иных обстоятельствах их пути никогда не пересеклись бы, они бы и словом не перемолвились, не говоря уж о том, чтоб сидеть за одним столом. Дома им бы в голову не пришло, что у них может быть столько общего, но здесь, хотели они того или нет, это общее проявляло себя в обращенных к ним крикам «Ачха, ачха!», стоило им появиться на майдане.

Возражать против этого огульного ярлыка было бесполезно: мальчишки-оборванцы не делали различий между мусульманином из Качхи, католиком-аристократом и бомбейским парсом. Почему так, из-за внешности? Или одежды? Или языка? Но ведь у них столько разных наречий. Или дело в неистребимом запахе специй, исходящем от представителя