Книга ЧОП «ЗАРЯ». Книга четвертая - Евгений Александрович Гарцевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Через несколько часов принесли еду. Черствый хлеб с жидкой овсянкой, отдающей тиной и запахом речной воды. Кое-как, сплевывая жижу сквозь зубы, прожевал остальное и попытался задремать.
Про меня, кажется, забыли. На допрос или на исповедь никто не вызывал, адвокат ко мне не рвался, на мои попытки заговорить со стражниками лишь несколько раз получил чем-то тяжелым по двери с той стороны и угрозой лишить меня ужина.
К вечеру я уже совсем измотался.
Сила полностью не восстанавливалась, застряв чуть больше на половине внутреннего резервуара — все остальное вытягивали «одуваны». От занятий йогой — других способов попыток восстановить мышцы, я не знал, уже хотелось выть, как сосед. Поспать толком не поспал — опять же спасибо буйному из соседней камеры.
Так что, когда открылось окошко и в него просунули миску с ужином, для меня это было чуть ли не как новая серия любимого сериала, который выходит раз в неделю. Да еще и с сюрпризом — на дне миски под единственным куском черствого хлеба лежала записка.
«Чтобы ни случилось, не выходи ночью из камеры».
Глава 22
Совет прям на миллион долларов, а то будто я уже на вечерний променад собрался выходить. Но на всякий случай осмотрел свой арсенал — хлипкие деревянные миска с чашкой и колючее одеяло. Мда, самым твердым в этой камере была горбушка хлеба, но ее я уже давно съел. Попробовал открыть пространственный карман, но как ни тужился, не смог обойти поглотители магии. «Одуваны» пресекали любую попытку применить силу, вспыхивая и начиная гудеть, как засорившийся пылесос.
Приглядевшись, я понял, что свечение не равномерное. И чем больше темнело на улице, тем заметнее это становилось. Напрягая глаза, всмотрелся в тот поглотитель, который испускал более дерганное излучение. Один штырь отсутствовал. Крайний, если представить возможную траекторию разбега по лежанке и прыжка в сторону подавителя. Рекордного, надо сказать, прыжка. Пусть не олимпийского, но в рамках страны один из предыдущих постояльцев просто обязан был быть медалистом.
Я таким не оказался. Первый раз пролетел вообще мимо, потеряв в пути ботинки. Шмякнулся в стену, треснув еще одну плитку, и рухнул на холодный пол. Второй раз уже босиком почти долетел, но дотянуться смог бы как раз до отсутствующего, но не до следующего. «Одуван» на мои попытки никак не среагировал, даже когда я метнул в него ботинком — током не бил, силовое поле не сгущал, сигнализацию не врубал.
Приник в щели для подачи еду, прислушался и, убедившись, что мои прыжки не привлекли лишнего внимания, пошел на исходную. Разбег, прыжок, шмяк — перелет. Разбег, прыжок, хрусть — недолет. Где-то на пятую попытку приноровился мягко пружинить о стену и приземляться на пол без нежелательных последствий. Еще разок!
«…как думаешь, Афанас, когда ему надоест?»
«…ой, не знаю, Емелька. И ставку делать не буду. Надоело. Они все в какой-то момент скакать начинают, но этот, конечно, мелковат…»
Неожиданные тихие голоса, раздавшийся за спиной, сработали, как отличная подсечка в момент разбега. Я дернулся, поскользнулся и сверзился на пол. С хрустом в шейных позвонках вывернул голову и увидел двух еле заметных (с прозрачностью под девяносто процентов) фобосов. Этакие бородатые мужики-крестьяне.
Бледные фигуры не выглядели цельными. Каждый призрак состоял из нескольких частей — голова отдельно, ноги и руки с кусками позвоночника отдельно — курочку гриль так обычно на части разбирают. И, глядя на них, невольно вспомнилось, что в древности казнь была менее гуманна. Могли и четвертовать, чтобы голову на пику, а запчасти для устранения в виде экспонатов по городам и селам. И вот эти товарищи, явно через это прошли.
«…дааа, согласен…» — протянул призрак: «… мельчает народ. От горшка два вершка, но хоть прыгучий…может, и достанет…»
«…не, тощий какой-то…»
— Эээ, але! Вы сами то, кто такие? Бледные, блин, тени прошлой эпохи.
«…он нас видит что ли?» — встрепенулся фобос, которого звали Афанас, и попробовал собраться в кучку, чтобы выглядеть более цельным.
«…похоже на то…» — второй фобос, трепеща на ветру конечностями, подлетел ко мне, сделал круг над головой и уставился мне в глаза: «…слушай, а он, похоже, из наших. Из говорящих с духами той стороны… давно к нам такие не заходили…»
— Здравы будьте бояре, — я изобразил шутливый поклон, — из тех самых, из ваших я буду. И мне очень нужна ваша помощь!
«…не бояре мы…» — на мгновение фобос ощерился и даже стал менее прозрачным, но быстро вернулся в прежнее состояние: «…помочь можем, но только советом…дьявольский репейник силу всю тянет…»
Рука призрака отпорхнула от тела и показала вверх на мои «одуваны». Согласен, на репейник тоже похоже.
— Совет — это тоже хорошо! — я улыбнулся и задумался, чтобы такое спросить, — А выход отсюда есть?
«…есть, конечно…» — кивнул фобос тот, который Емелька, и показал на дверь: «…только закрыто сейчас…»
— А еще какой-нибудь? Может, скрытый лаз, тайная дыра, может, заначка какая, а?
«…понимаю, о чем ты…» — в говоре фобоса проскочил деревенский говорок, он повернулся к своему другу: «…слышь Емелька, напомни, где там скопыжник прошлый добро свое хранил?»
Емелька, он же Емельян и по моим догадкам чуть ли не сам Пугачев, в чью честь собственно башню и назвали, тряхнул бородой и понесся по камере. Подлетел к лежанке, взвился ввысь вдоль стены, потом правее и, будто принюхиваясь, стал тыкаться в плитки. Наконец, что-то нашел и начертил в воздухе невидимый крестик на одной из них.
Я тоже залез на лежанку и стал рассматривать стену. Плитка как плитка — практически ничем от остальных не отличается. Только нижний край отколот и будто заделан каким-то темным раствором. И швы вокруг тоже темнее на оттенок. На засохший (даже окаменевший) скомканный хлебный мякиш похоже. Я постучал по плитке и услышал, как отозвалась пустота.
Опаньки! А это уже интересней. Чем только теперь это всковырнуть?
Ложка у меня деревянная, гвоздей в подошве ботинок нет (каблук я уже оторвал на одном, чтобы в этом убедиться). Маникюра, конечно, нет, но ногти недавно обрезал. Ну, так и попробуем.
Простучал всю плитку по краям и начал ковырять хлебный раствор в месте скола. Сломал его, как засохшую восковую печать, а, используя, ложку, как рычаг, сковырнул плитку. Есть! Под плиткой оказалась кирпичная кладка с одним отсутствующим кирпичом. Из небольшого темного углубления вывалилось несколько мертвых пауков и посыпалась пыль.
«…ага, совсем он чудной был, с пауками разговаривал…» — ко мне подлетел Афанас, подозреваю, что он же Афанасий Перфильев — правая рука Пугачева. Хотя историю этого мира я так и не удосужился изучить, может, здесь все иначе развивалось.
«…чудной сейчас в соседней камере сидит, воет и камень грызет…» — отозвался Емельян: «… а этот так черт веревочный, с хлебушком все игрался и бормотал что-то, заклиная темных богов…»
Я набрал в грудь побольше воздуха и дунул в отверстие, пытаясь выдуть паутину. Собрался с духом и запустил руку в темноту. Нащупал что-то шершавое и достал маленькую фигурку-окаменелость (сантиметра три в высоту), сделанную из хлеба. Над головой вспыхнули «одуваны» и тревожно загудели.
Какое-то странное божество. Только не понятно, так и было задумано или материал для изготовления внес свои коррективы. Обвисшая грудь, перекошенное в крике лицо, неровно обломанный рог, торчащий изо лба. За спиной начали плеваться фобосы — громко и протяжно: тьфу, тяфу, тяфу.
От фигурки фонило чем-то сильно концентрированным и явно недобрым, поэтому я пока отложил ее в сторону и стал копаться дальше. Еще какие-то крошки, возможно еще одна фигурка, просто не дожившая до наших дней. И, наконец, пальцы почувствовали холодный металл.
А вот и недостающая деталь из «одувана» — тонкая, короткая заточка с неровным, но острым краем. Сантиметров пятнадцать, даже меньше, в длину с пятисантиметровой скошенной частью. Крохотная ладошка была у неведомого хлебного скульптора, но лучше, чем ничего.
Вооружившись, почувствовал себя увереннее. Пусть
