Книга Офицеры российской гвардии в Белой борьбе. Том 8 - Сергей Владимирович Волков

прекращения начавшихся в городе грабежей магазинов и частных домов.

Утром 15-го полк подошел к пристани и начал погрузку на транспорт «Крым». Лошади были оставлены населению, с собой взяли только оружие и седла. Днем в Ялту пришел крейсер «Генерал Корнилов»[217] с генералом Врангелем на борту, обходившим на нем все порты, чтобы лично удостовериться в порядке при посадке на суда. Появление Главнокомандующего было встречено громовым «Ура!». После отхода «Генерала Корнилова» транспорты «Русь» и «Крым» вышли на внешний рейд с остатками двух кавалерийских дивизий, с ранеными, больными и медицинским персоналом ялтинских госпиталей и санаториев. На транспорты было также погружено много обывателей города и его окрестностей.

Потом суда пошли на присоединение к другим судам, вышедшим из других портов Крыма. Туман постепенно заволакивал очертания крымских берегов и последние, слабо мерцающие огоньки на родной земле. Повернулась последняя, заключительная страница боевой летописи Кавалергардского полка.

«Vae Victis!» – «Горе побежденным!» – говорит латинское изречение. Но есть и другое, тоже латинское, изречение, отдающее побежденным честь и славу: «Victis Honos!»

Н. Волков-Муромцев[218]

В БЕЛОЙ АРМИИ[219]

Возвращение в Киев

Как ни странно, я не чувствовал, что путешествие наше окончено. Пока мы ели, Исаков[220] сидел рядом и расспрашивал нас о Главсахаре[221]. Он ничего не знал. Насколько мог, я ему все объяснил. Где находится Западный полк? Я не знал, но предполагал, что в Киеве. Я спросил о боях. Исаков сказал, что после взятия Павлограда, где красных разбили и взяли много пленных, больших боев не было, только стычки. Все большие бои были на Донце, до Павлограда. 5-й кавалерийский корпус перешел с левого фланга гвардейской дивизии на правый и двинулся на Галич и Ромны. Дальше направо шел Корниловский корпус генерала Кутепова. Наши стрелки[222] были правым флангом гвардейской дивизии корпуса генерала Бредова. Большинство солдат дивизии были из пленных красноармейцев. «Они вам все расскажут».

Я спросил про броневики.

– Ах, это экипаж Черноморского флота с нами, у них шестнадцать броневиков. Они очень здорово дерутся.

Но вот выступили по дороге в Полтаву. С нами была батарея гвардейской пешей артиллерии и конный отряд разведчиков под командой штабс-капитана фон Эндена[223].

Подобрали сторожевое охранение и с дозорами впереди и по бокам пошли колонной по дороге. Красной батареи, которую я видел в роще, конечно, уже не было и духу. Прошли последнюю рощу, и открылась Полтава, вся в густых садах.

Энден ушел со своими разведчиками вперед. При подходе к городу вестовой донес, что в нем никого нет. Одна из рот позади нас ушла направо занять Харьковский вокзал. Мы перешли Ворсклу.

Зазвонили повсюду колокола, и, закиданные цветами, на виду у всего населения мы прошли на Александровскую площадь. Остальные, по-видимому, привыкли к таким встречам, но на меня это произвело невероятное впечатление. Какие-то девицы в летних платьях кидались целовать солдат.

Несколько взводов прошли дальше, вероятно, чтобы занять Киевский вокзал. Мы поставили винтовки в козлы. На ступеньках большого дома толпились люди, говорили речи, которых не было слышно из-за гула толпы. Появились на зданиях русские флаги.

Я еще не знал, что происходило в Гражданской войне. Мы попали в Белую армию и с ней вернулись на следующий день в город, который был не более 30 часов тому назад красным, полным красноармейцами и чекистами. Вдруг все переменилось без единого выстрела. Где-то на север от нас грохотали орудия. Кто-то действительно дрался там. Но мы – мы просто пришли, и нас встретили ликованием.

Пока мы ждали квартирьеров, прошел еще какой-то батальон, его целовали и забрасывали цветами так же, как и нас. Повзводно нас повели на стоянку. Володя[224] оказался в пулеметной команде. В первый раз я увидел наше самое удачное оружие – тачанку, у большевиков их не было еще год.

Тачанка – рессорная коляска Южной России, обыкновенно запрягалась двумя лошадьми в дышло, но белые прицепили еще двух пристяжных, так что стала четверка. В спинке заднего сиденья был вырезан полукруг, через который торчало дуло «максимки», а колеса его стояли на сиденье.

Судя по солдатам в моей роте, название «Добровольческая армия», как именовалась армия Деникина, к этому времени устарело. Добровольцев, кроме меня, было только с десяток. Остальные были пленные красноармейцы. Меня интересовало, во-первых, как они попали в Красную армию, а во-вторых, отчего с таким энтузиазмом служили в Белой армии.

Многие из солдат были регулярные, служившие в разных полках в момент революции. Эти остатки были просто названы сперва красногвардейцами, потом красноармейцами. Они были совершенно аполитичны. В большинстве случаев они были из северных и восточных губерний и, когда началась революция, сидели в окопах. Домой пробраться не могли и в то же время видели, что их в армии кормят лучше, чем обыкновенное население. Появились в этих полках какие-то новые командиры и политические комиссары, и их двинули на Южный фронт, где, им сказали, были немцы и разбойники. Они участвовали только в стычках и неприятеля толком не видели.

Вдруг на Донце и в Таврии они в первый раз были в настоящем бою и с удивлением увидели, что неприятель – в русских формах, с погонами. Они увидели, что их командиры и комиссары боялись этих «немцев-разбойников». Им же казалось, что это просто старая армия. У них не было никакого намерения сражаться со своими, и к тому же не было никакого уважения к своему начальству.

В боях они увидели, что белые дисциплинированы и дрались как настоящие солдаты. Тогда они стали сдаваться, хотя им начальство долбило, что если их возьмут в плен, то расстреляют. Вместо расстрела их стали спрашивать, в каких полках они служили. Никто не спросил, были ли они большевики или нет, спросили только, хотят ли они служить в белом полку. Поголовно все старые солдаты согласились. Молодежь пошла за ними.

Второй элемент была молодежь. Они никогда до Красной армии не служили. Их, они говорили, «забрали», то есть мобилизовали красные.

Теперь у белых эта смесь чувствовала себя боевой единицей. Они были гвардейские стрелки Императорской фамилии[225] и страшно горды этим. Дисциплина была строгая, но жизнь дружная. Им не разрешалось ни грабить, ни насиловать. Офицеры были настоящие, знали, что делали, смотрели за своими солдатами. Не любили потерь.

Опять политика никакой роли не играла, никто их не спрашивал, во что они верят. Они знали только, что дерутся против большевиков, потому что – они сами видели