Книга Презумпция невиновности - Анатолий Григорьевич Мацаков

не могу. Вы же сами меня учили, что самые главные добродетели сыщика — честность, принципиальность и беспристрастность...

— Но ведь руководитель — прежде всего человек, с присущими ему изъянами, слабостями...

— Но эти слабости надо стараться подавлять в себе, коль ты руководитель, — возразил Чижевский. — Иначе кто будет уважать тебя? Я так понимаю.

— Правильно понимаешь, Петя. Существуют три типа руководителей — автократ, либерал и демократ.

— А что это за типы руководителей?

— Автократ обладает волевыми задатками, резкий, грубый. Не любит контактов с подчиненными, не любит выслушивать их мнения. Система, возглавляемая им, не всегда эффективна, нет нужного микроклимата, добрых отношений в коллективе, люди работают на износ.

— Так это же настоящий самодур! — не выдержал Чижевский.

— Верно, Петя, но такие руководители, к сожалению, не редкость. Руководитель-либерал, в противоположность автократу, обладает мягкой, гибкой формой руководства, прислушивается к мнению подчиненных, не уклоняется от контактов с ними, не любит командовать. Демократ удачливо сочетает в себе качества автократа и либерала. Он умеет поддерживать контакты с людьми, требователен, но без резкости.

— Мне кажется, это идеальный тип руководителя — демократ, — заявил Чижевский. — Именно руководитель-демократ и необходим в органах внутренних дел. Жаль, что мало внимания уделяют в милицейских школах...

— К сожалению, ты прав, — я встал из-за стола. — У нас еще мало внимания уделяют обучению руководителей в учебных заведениях, видно, считают, что все образуется на практике. И на этом мы несем немалые издержки. Ладно, ты займись намеченным в плане, а я подъеду к Троян, вот только позвоню Гурину.

Но Борис позвонил сам.

— Появление начальства, как сказал один философ, — раздался в трубке его глуховатый голос, — подобно падению камня в воду: оно всегда вызывает волнение. Появился ты, и забегали работники отдела. Сейчас вот и Полосухин промаршировал в кабинет прокурора, хотя уже около месяца сюда не заглядывал. Вот что значит приезд высокого начальства!

— Ладно, Борис, не ерничай, нет времени.

— Я не ерничаю. Это делает честь твоей скромности, на таком, как у тебя, высоком посту, недолго и свихнуться — власть порождает соблазны. Давно известно, что высокие места делают ничтожных людей еще ничтожнее, а великих — еще более великими. Тебя я отношу ко второй категории.

— А себя?

— Тоже в эту когорту, иначе народ не поймет: как это на должности заместителя прокурора может быть человек из первой категории?

— Слышал бы твои слова прокурор Иноходцев!

— Он уже слышал их, — заверил меня Гурин и предложил: — Давай вечером встретимся.

— Сегодня не могу, уже приглашен к Соколовским.

— Успел дед обскакать меня! — присвистнул в трубку Гурин. — Хорошо, тогда давай на завтрашний вечер. Идет?

— Согласен.

— Тогда до завтра! — и в трубке послышались короткие гудки.

Не знал я в ту минуту, что встреча произойдет гораздо раньше намеченного срока и не по нашему желанию...

4

Во дворе стоявшего на отшибе села низенького, с подслеповатыми окнами домика меня встретила вышедшая с ведром в руке из хлева пожилая женщина в старой мужской куртке и запачканных навозом кирзовых сапогах.

— Скажите, Марьяна Николаевна Троян здесь живет?

Женщина неторопливо оглядела меня с ног до головы, поставила ведро у крыльца и только тогда не спеша ответила:

— Это буду я.

— Я из УВД. Но поводу вашей жалобы.

— Проходите в хату.

Через несколько минут мы сидели в маленькой полутемной комнатке, подоконники которой были уставлены горшочками с цветами. Женщина уже успела переодеться, и теперь в простом ситцевом платье она выглядела намного моложе.

— Была я в нашей милиции, — неторопливо рассказывала она. — Говорили со мной и начальник, и этот пожарник, но никто ничего не хочет делать, чтобы выяснить, как было на самом деле. Не верю я, чтобы муж сам подпалил дом. Я с ним прожила двадцать лет, знаю его. Пил он, это правда, но самого себя подпалить... Н-нет! А тут еще эта канистра с бензином, что на пожаре нашли... Да он меня и детей поедом ел, если видел в доме бутылку керосина или бензина. Керосин мы всегда держали в пристройке к погребу, в огороде. Иосиф даже летнюю кухню во дворе развалил, пожара боялся. С детства это у него: после войны их дом ночью сгорел, сами еле спаслись. Вот потому с тех пор и боится огня...

Она рассказывала, а я молча смотрел на нее. Обыкновенное лицо: широкие скулы, какие-то застывшие глаза, высокий лоб с несколькими продольными морщинами, волосы заплетены в косу, которая короной лежала на затылке. Обыкновенная женщина-труженица.

— Марьяна Николаевна, — выждав, когда она сделает паузу, спросил я, — и давно ваш муж пристрастился к чарке?

Она вытерла ладонью губы, подумав, ответила:

— Да уже года два будет. Раньше тоже выпивал, но редко, в основном по праздникам, да когда гости. Я не хочу ни оправдывать и ни осуждать его, покойника. Но скажу: тут я и сама виновата. Может, я и приучила его к выпивке. В первые годы, как вышла за него, всегда с зарплаты или аванса приносила ему бутылку. Да и гости по выходным у нас бывали нередко. Иосиф-то веселым, компанейским мужиком был.

«Да, поистине дорога в ад вымощена добрыми намерениями!» — подумал я, но благоразумно промолчал. А Троян продолжала невеселую повесть своей жизни:

— Потом попал с машиной в аварию, переломал себе ноги, ребра, вывихнул руку. Больше месяца в больнице пролежал, а потом три с лишним месяца бюллетенил: нога у него плохо срасталась. Работать не мог, вот от безделья и запил-загулял. А тут еще дружки появились... Вышел на работу и продолжал прежнее. С работы его вскоре выгнали, а работал он тогда в автопарке и получал неплохо. Потом уж пошло-поехало: устроится, неделю-другую поработает и опять запьет. А кто такого будет держать? Долго я терпела, а потом плюнула на все и ушла к матери. Вещи я все забрала, скот тоже. После этого вроде остепеняться стал. Несколько раз приходил, уговаривал вернуться. Но я решила обождать. Сел опять на машину, в ПМК взяли шофером. Вроде и работал нормально. По крайней мере, не пил на работе. И вот случилось такое...

Она прикрыла ладонью глаза, подбородок ее начал прыгать, но она сдержала рыдания, концом скатерти вытерла глаза и встала со стула, засуетилась:

— Ой, глупая баба, чего ж это я