Книга Могуто-камень - Эмма Роса

есть должна была такой быть — старинная плясовая про мохнатого шмеля. Ах, какая прелесть! Ноги сами запросились в пляс.

Но, где-то в середине Лёнечка споткнулся, потерял темп, выбился из ритма и перестал попадать в ноты.

Сначала Клара подумала, что Лёнечка еще настолько молод, что у него голос ещё не сформировался. Но он так бессовестно лажал, что стало больно слушать. Клара глянула на Гошу. Та улыбалась и на пару с Иннокентием качалась в такт музыки. Что? Она не слышит, как ошибается Лёнечка?! Клара оглянулась. Люди улыбались и некоторые даже подпевали. Не может быть! Она что — одна это пониает?

Песня набирала обороты. Певец, не вытягивая строчку, задыхался, сбивал ритм, не пел, а проговаривал слова. Клара не удержалась и зажала уши ладонями. И, наконец, увидела того, кто тоже это слышал.

Профессор не хлопал воодушевлённо, не подпевал и вообще, похоже, разделял Кларины чувства. Развалившись на диванчике, он насмешливо и снисходительно улыбался. Кларе показалось, что для него Лёничкин «талант» не новость. Поймав её взгляд, он широко и жутко улыбнулся, оголяя щербину.

— Но это же Лёнечка?! — сказала она вполголоса, наклонившись к нему. Надежда, что это какая-то возмутительная ошибка ещё теплилась. — Я не понимаю.

— Твоя бабушка всегда называла его прохвостом, — ответил он.

Клара отказывалась верить. Но как же так?! Сладкоголосый и многоликий Лёнечка!..

— Это всё магия, моя вдохновенно-частотная амплитуда, — пробасил профессор и придвинулся ближе. — Помимо прочего, магия ахно-волн развивает у людей вкус к искусству, настраивает на тонкие вибрации. В данный момент истории общество только познаёт эту новую энергию. Людей, тонко чувствующих, как ты, единицы. Ну и что говорить — такие заведения они не посещают.

— Но это же Лёнечка! — отказывалась верить Клара.

— Магия, дорогая. То, что я услышал о его карьере от Николаши — это… Чистая магия.

— Вы хотите сказать, что он изменил голосовые связки? Но такие опыты запрещены! Даже над животными!

— Не знаю, какие он там ставил опыты, но точно знаю, что Гретта была права на его счёт.

Клара вспомнила высокий постамент, где выступал Лёнечка, и даже самые близкие столики находились за пределами рампы и разглядеть его можно было разве что в бинокль. Кто его видел вживую, кроме хозяина кофейни? Все знали Лёнечку только по фотографиям — немного женственного мужчину с тонкими аристократичными чертами лица — таким и должен быть настоящий артист. Кларе стало грустно. Лёнечка — единственное светлое пятно в её серой посредственной жизни в Малых Вещунах, в темное и скучное время между настоящими праздниками…

— Значит, его голос, как и ремонт моей батареи — на один концерт? Вот почему он так редко выступает? Каждый раз последствия магии проявляются сильней?

Лёнечка наконец прекратил терзать слух Клары. Посетители похлопали. Она вспоминала, какие виртуозные шоу он вытворял в «Жар-птице», какие овации собирал, как люди несли и несли ему таюны, отдавали последние.

— Уважаемая публика, — дрожащим тенором проговорил Лёнечка со сцены. — Может, кто-то из вас желает составить мне партию? Или, может быть соло? Многие таланты вот так и пробивались на свет — случайно, на душевной вечеринке среди друзей.

— Я! — Клара вскочила, и сама испугалась своего порыва.

Но глядя, как профессор насмешливо поднял бровь, а Гоша одобрительно кивнула, решила: «Хуже Лёнечки не спою!». Она почувствовала на себе взгляды всех, кто был в помещении, немного смутилась, но отмела сомнения. Это её звёздный час! Она покажет им, что такое искусство!

— Прошу на сцену, мадмуазель!

От такого обращения она немного опешила — она фрау или на худой конец фройлян, но никак не мадмуазель. Но тут же вспомнила, где они и когда. Магия тут еще в таком зачатке, что люди пока не научились различать, из какой среды собеседник.

Она тряхнула копной и поплыла к сцене так, словно шла по подиуму, от бедра, вытягивая носочек в босоножке, с неторопливой грацией пантеры, чувствуя спиной, как все мужчины в зале раздевают её глазами и …

Лёнечка галантно раскланялся и приложился мокрыми губами к ручке.

— Что будем петь?

— Ария из оперы «Кармен», — мурлыкнула Клара в микрофон, и услышала в ответ гробовую тишину.

Барабанщик выронил палочки. Лёнечка закрыл рот, прокашлялся и расплылся в тёплой улыбке. При ближайшем рассмотрении Кларе эта улыбка вовсе не понравилась. Глаза его смотрели испуганно и зло.

«Тем приятней будет утереть тебе нос!»

— Эмм… Прошу, примадонна! Начинайте, а мы подыграем.

Клара приняла позу оперной дивы, которую бесчисленное множество раз репетировала дома перед зеркалом, и, прикрыв глаза ресницами, запела:

L’amour est un oiseau rebelle

Que nul ne peut apprivoiser,

Et c’est bien en vain qu’on l’appelle,

S’il lui convient de refuser![1]

Голос не подвёл Клару. У неё оказалось насыщенное и глубокое меццо-сопрано, её любимое, хотя ей всегда казалось, что поёт она контральто. На втором куплете гитарист подхватил мелодию, цепляя пальцами струны, и этого оказалось достаточно — ария лилась по заведению, заполняя страстным огнём восхитительной Кармен, которая обрушила жар любви на единственного доступного драгуна — Лёнечку. Порхая вокруг него обольстительницей цыганкой, она со злорадством отмечала, какое впечатление производит на него своим пением.

— Ла-му-у-ур! — тянула она. — Ла-му-у-ур! — мстила за оставленные десятки и сотни тысяч таюнов в терминалах «Жар-птицы», в терминалах Бразильского карнавала, Новогодних гуляний, за обман, за самое большое разочарование в жизни.

С последними аккордами зал взорвался овацией. Она, раскинув руки, купалась в славе. Мечта сбылась. Лёнечка, преклонив колено, лобызал ручку, из темноты зала к ногам упал букет алых роз. Антон преподнёс полную рюмку водки, и разошедшаяся Клара выпила её, задержав дыхание и зажмурившись. «Капля водки убивает лошадь» — да, она знала это! Но сейчас… Что может быть лучше, чем смерть вот в такой момент — на пике славы, оваций, счастья!

Рюмка водки её не убила, но на время выключила. А когда она пришла в себя, то обнаружила, что сидит за своим столиком, а рядом — Лёнечка, держась за ручку и заглядывая в глаза, что-то говорил, улыбался расслабленной и по-настоящему тёплой улыбкой. Играла громкая музыка, на давешней сцене развернулись танцы.

Профессор, откинувшись на спинку кресла, будто бы спал, но по блестевшим глазам в тени шляпы Клара поняла, что он не просто бодрствует — наблюдает, за всеми и сразу, насторожен и бдит.

Гоша, подперев рукой хмельную голову, что-то рассказывала тому самому, небритому в зеркальных очках из длинной машины, которая обогнала их на дороге. Судя по застывшему оскалу и поднятой, но так и не донесённой до рта рюмке, он внимал Гоше так,