Книга Пятнадцать ножевых. Том 5 - Алексей Викторович Вязовский

— Я английский знаю немного. Это же больше, чем в вине.

— Там стрихнин, — буркнул я.

— Да похер, — генерал отмахнулся от меня. — Очко десантника в момент отрыва от рампы самолета способно перекусить стальной лом. А тут всего лишь какой-то Тонус. Так что, лекарство?

— Стимулятор. Не больше чайной ложки в сутки. И то… в крайнем случае только, — продолжил я нагнетать страху. — При передозировке возникают судороги, плавно переходящие в мучительную смерть.

— Мамедов, ну ты и жук, — нервно хохотнул Гуськов. — А если бы я сейчас стакан хлопнул? Правда, что ли, коньки отбросить можно? Да не переживай, я тоже на этикетке только градусы смотрю, — успокоил он слегка побледневшего главврача. — Не, давай по старинке, водочки. А раствор лучше моим отгрузи, будем разведгруппам давать. Тебе что, лейтенант? — спросил он, покачивая «Столичной».

— Соку или воды без газа. Я, Николай Никитович, только отходить от тифа начал, там такой удар по организму был, что сам удивляюсь, как жив остался и до операции не дошло.

— Да, тиф… то еще говно, — кивнул генерал. — Ладно, а мы пока здоровы, накатим потихонечку. Наливай, Мурад Ахмедович.

* * *

Перед палатой поразглядывал медаль. В голове немного шумело — одну рюмку выпить все-таки заставили. Бедная печень. Алкоголь плюс лекарства от тифа. Взрывная смесь.

Дизайн у медали был почти минималистичный — вдавленные красные буквы СССР, надпись с названием, внизу винтовка с саблей. Вроде как из серебра сделана, хотя из меня ювелир тот еще, могу и перепутать. За что его ее давали? Кажется, за инициативу и смелость, сопряженные с риском для жизни. Именно наш случай. Как там Марадона сказал? Это было ведро бога, во! Не, аргентинец про руку так скахал, которой он гол забил. А у нас граната прямо в ведро упала.

В палате тем временем громко спорили. Откуда пошла вся эта бодяга с «грузом 200, 300». Как оказалось — был еще и 500. Это дезертиры. Михайлов солировал. Рассказывал, что в одной мотострелковой дивизии в закат свалил целый майор. Ему не верили — требовали деталей. Михайлов напирал на секретность.

Пока разглядывал и вертел в руках медаль, узнал, что есть «груз 100» — это боеприпасы «груз 400» — контуженый боец, «груз 600» — что-то крупногабаритное. «Груз 700» — денежные средства. Даже для ядерного оружия в армии была своя спецификация. «Груз 800».

— Все от цинковых гробов пошло, — авторитетно рассуждал Михайлов. — Как раз под мертвеца — не больше 200 килограмм.

— Контуженый, это тот же трехсотый, — я зашел в палату, показал народу награду. Все зашевелились, повскакивали с коек. — Я их уже оформлял. И там идет как раз «форма 300» в сопроводиловке. Отсюда так и начали называть раненых.

— Панов! Мы тебя поздравляем!

— Качать героя!

— Как проставлять будешь? — вперед вылез Лапкин. — Говорят в госпитале какой-то крутой Тонус появился. 30 процентов алкоголя в бутылке. Мы больные, но понюхать-то можно!

Я застонал.

* * *

Деньги у меня были. На пару с Михайловым мы потихонечку дергали Лапкина с Баркарем, не доводя дело до тысяч вистов проигрыша и подставляясь время от времени, чтобы ребята не перестали играть. Как-то, мучимый совестью, я предложил уменьшить вист хотя бы до пяти копеек, но Баркарь даже обиделся, заявив, что он не нищий студент, по пол копейки играть, и всё пошло по-прежнему. Так что сейчас у меня было на руках сто чеков и шесть сотен афгани. На проставу хватало с головой, даже надумай мы гусарствовать и катать фуражку в отдельном такси, поливая окрестности шампанским. Вот только где всё брать?

Я позвал Михайлова, как самого ушлого из своих соседей.

— Вообще не вопрос, — сказал он. — Что брать?

— Вина какого-нибудь, чтобы не заплохело, газировки сладкой, вкусняшек, колбасы, наверное…

— Ну сотку тебе выпить придется, отнекаться не получиться. Ладно, задачу понял. Скоро буду.

— Погоди, деньги…

— Потом сочтемся, — легкомысленно махнул он рукой. — Жди, я недолго.

* * *

Вечеринка и вправду получилась довольно символичной. Даже меня впечатлило, как паренек из солдатской палаты буквально пару дней назад наелся чего-то запретного, и его потом долго полоскало. Невольными свидетелями чему стали все. У нас тут как в деревне — на одном конце пукнул, а на втором уже направление на анализы выписывают. Смотреть в лицо вечности через замочную скважину чаши Генуя, или турецкого унитаза, кому как больше нравится, охотников немного. Но мне налили в кружку водки, я окунул туда медаль, и выпил. До дна. Напиток, хоть и был приобретен в военторге, был ни разу не люксовым, и мне пришлось приложить усилие, чтобы убедить его, что у меня в желудке не так уж и плохо, обижаться и уходить вот так сразу не стоит.

Посидели, поговорили, и вышли с Михайловым на улицу подышать свежим воздухом. А что, вечером вполне себе приятственно, уже не жарко и еще не холодно. Континентальный, чтоб его, климат.

— А ты же после института, как тебя в армию занесло? — зачем-то спросил я. Наверное, почувствовав родную душу, решил дать человеку выговориться. А то народу вокруг всегда до хрена, а поговорить толком не с кем.

— Это, блин, история, как из индийского кино. И то там пришлось бы сильно сокращать сценарий из-за преувеличений, — засмеялся он. — Институт у меня без кафедры, и был после выпуска выбора не было — только рядовым на полтора года. А куда денешься?

— Лучше чем два, но хуже чем ноль, — заметил я. Тут можно было и промолчать, но выпитый алкоголь давал себя знать.

— А призыву предшествовала насквозь романтическая история. Ромео и Джульетта в декорациях развитого социализма. Короче, папа-адмирал не очень хотел видеть свою единственную дочь рядом с еврейским выродком. Не тот жених оказался. Перед тобой единственный в мире представитель финско-еврейского населения.

— Да уж, что ни говори, редкое сочетание. А по профилю и не скажешь, — я пригляделся к носу старшины. Не, обычный шнобель, ничем не выделяется.

— Что там рожа, адмиралы, они такое на генетическом уровне чувствуют, — усмехнулся Игорь. — Так что со значком камээса-вольника меня отправили прямиком в ашхабадскую учебку с ВУС «командир отделения артразведки». Для справки — это, считай, смертники. Саперы и диверсанты нервно курят в сторонке. Но, говорят, наши устраивали