Книга Чекисты - Петр Петрович Черкашин (составитель)

поведал Дитц.

— Одну минуточку, — приложила она палец к губам. — Я должна была пойти на работу, но сейчас, как понимаете, очевидно не до нее.

Дитц в знак согласия кивнул:

— Желательно воздержаться и уделить мне не более часа.

Елизавета Эрнестовна позвонила на работу, предупредив о непредвиденной задержке.

Пока она отлучалась, Дитц обвел взглядом комнату, остановив внимание на портрете пожилого полковника русской армии.

— Я к вашим услугам и готова выслушать вас, — сообщила она. — При необходимости ограниченное время можно удлинить...

Прежде чем приступить к конкретному объяснению, Дитц предложил:

— Ваша и моя фамилия показатель того, что нам следует перейти на родной язык.

Елизавета Эрнестовна приятно удивилась первой встрече за последние годы с человеком, который считает своим родным немецкий язык, но ответить взаимопониманием не могла, о чем с полной откровенностью пояснила:

— К моему стыду, свой язык я уже почти забыла. Рано была увезена с родины, жила во Франции, а потом долгое время в России. Единственно, что мне напоминает о немецком, так это наша кирка, которую я посещаю регулярно...

— Вынужден только сожалеть, — констатировал Дитц. — Значит, так и продолжим. Вы, конечно, не догадываетесь о цели столь внезапного моего визита. Но прошу не удивляться. Сейчас такое время: смутное и непонятное для одних, опасное и тревожное для других, а отсюда и всякие неожиданности. Короче говоря, меня заставило наведаться к вам мое слово офицера, что я и выполняю... Фамилия штаб-ротмистра Лбова вам знакома?

— Разумеется, — не совсем уверенно, подумав, ответила Елизавета Эрнестовна. — Но должна сказать, что лично ко мне он никакого отношения...

— Совершенно верно, дорогая моя, — прервал ее Дитц. — Но поручение из бастиона я не имею права не выполнить.

— Как! Разве он жив?

— Живет и здравствует. Имел несчастье сам провести с ним десять дней. О всем и всех от него наслышан и в курсе дела...

— Я-то думала он давным-давно поставлен к стенке. Оказывается...

— Оказывается, штаб-ротмистр Лбов держится молодцом, как и подобает настоящему офицеру. Меня освободили лишь при обязательном условии встать на специальный учет. Другого чего-либо за мною не было.

Муфельдт не поняла туманный намек из характеристики штаб-ротмистра, но тут же предупредила:

— А вы знаете, его ведь все считали ненадежным, мямлей, без связей и имени. Он же из простых...

— Тот, кто так считал, ошибался, — возразил Дитц. — По его словам, он был в добрых отношениях с одной, просил меня найти ее через вас, чтобы передать его собственноручную записочку. Звать ее Мария.

— Ну уж и нашел любовь! — по своему среагировала она, — простая невежда, совершеннейшая дубина. Сами подумайте, кому она нужна? Куда только смотрит офицерство? Правда, смазливая. Все остальное — пустое место, стоимостью не больше обычного медяка. Я с удовольствием сведу вас с ней, но только не ранее, как через недельку по одной простой причине: она выехала в Коканд к прежнему месту домашнего услужения.

Елизавета Эрнестовна солгала о выезде Марии из чисто тактических соображений. Она еще долго и охотно беседовала с Дитцем, видя в нем человека волевого, серьезного, не лишенного юмора, достойного, по ее мнению, быть втянутым как в число ее любовников, так и в общую карусель, назвать которую казалось ей, однако, не только неудобным пока по моральным мотивам, но и преждевременным. В то же время и его ничего не интересовало, кроме выполнения поручения. Но разговор у домашнего стола — есть разговор, и в ходе него Дитц вскользь упомянул о вынужденном своем занятии:

— Как поняли, временно сижу в тени, держусь ближе к купцам, подрядчикам, ворочающим миллионами. Чем-то надо перебиваться! Вот и кручусь пока... Если б в этой связи вы не отказали мне в одной любезности, небезвозмездно, конечно... Всего один документик...

— Что такое? — загорелась интересом Елизавета Эрнестовна. — Не бойтесь. Можете быть со мной откровенны, как перед пастором.

— Не поймите меня иначе. Дело плевое. Раз-два и все. Плачу́ тут же. У них, ведь, денег — куры не клюют.

Интерес Елизаветы Эрнестовны возрос, поскольку дело коснулось денег.

— Конкретнее назовите, — попросила она.

— Была не была! — махнул рукой Дитц. — Возникает надобность отпечатать один чек на семьсот сорок тысяч. Связались, сволочи, с подрядом по части каких-то ирригационных работ. Должны получить в банке деньги, а отпечатать чек в полевых условиях — сами понимаете — негде. Вот и теребят меня. Хотел пойти куда-нибудь, попросить, но раз вы мастер на это и машинка на ходу, так вам и карты в руки.

— Только-то и всего? — удивилась Елизавета Эрнестовна.

— Больше ничего.

— Считайте тогда вашу просьбу выполненной. Надо лишь точно указать фамилию, имя, адрес, сумму, дату. А то банк очень придирается. Подойдите утром к Комиссариату на Пушкинскую, и я при вас же отпечатаю.

Беседа затянулась намного дольше, чем предполагалось, и довольный Дитц покинул этот дом не как случайный человек, а как старый добрый знакомый.

...С утра следующего дня Елизавета Эрнестовна частенько поглядывала в окно служебного помещения и, когда увидела пересекающего Хивинскую улицу Дитца, поспешила к выходу. Оба обменялись любезностями, при этом она предупредила:

— Никаких разговоров о чеке в присутствии посторонних!

— Понял вас, Елизавета Эрнестовна, — успокоил ее Дитц.

Вскоре был отпечатан документ:

ЧЕК № 7

Предъявитель сего Абдумавлянбеков Шаисламбек уполномочивается получить в Народном банке Туркреспублики 740 тысяч рублей (семьсот сорок тысяч рублей) из фонда Особого управления ирригационных работ в Туркестане (ИРТУР) для оплаты стоимости предстоящих неотложных затрат.

Подпись и полномочия получателя удостоверяются круглой печатью.

Получил _____________ (сумму указать прописью)

Председатель Особой коллегии и технический директор ИРТУРа _____________ (Ризенкампф Г. К.)

1918 года, Октября, 13-го дня

...Вечерело рано. Чистый закат обещал не только тихую ночь, но и тихий ясный день. Сгустившиеся сумерки затем незаметно перешли в непроглядную темень, предоставив слово махаллинскому сторожу, который изредка своей традиционной колотушкой прорезал тишину глухих окраинных тупиков. Вскоре в эти звуки вплелись редкие в эти часы шаги людей, которые один за другим осторожно подошли к богатому дому. В ворота постучали... Повторили стук громче. В глубине двора кто-то зажег фонарь, закашлял и, подойдя ближе, спросил:

— Ким сиз?[20]

— Туркчека, — послышалось в ответ. — Производим проверку.

— Хоп, хоп[21], — засуетился хозяин, открывая калитку в воротах.