Книга Эпоха Корнея Чуковского - Коллектив авторов -- Биографии и мемуары

отдельные строчки, а хотя бы одно мое стихотворение целиком, прошу вас, скажите мне об этом.

Не виделись мы с С. Я. долго. Большим лишением для меня было не слышать, как он негромко, без нажима читает Пушкина своим как бы задыхающимся голосом. Удивительно, как он умел одновременно раскрыть и поэтическую мысль, и движение стиха, и его мелодию. Не хватало мне даже того, как Самуил Яковлевич сердится на меня, беспрестанно дымя папиросой. Но вот в одно незабываемое для меня утро, без предупреждения, без телефонного звонка, ко мне домой приехал Маршак. В передней вместо приветствия сказал:

— «Снегирь» — прекрасное стихотворение, но одно слово надо изменить: «Было сухо, но калоши я покорно надевал». Слово «покорно» здесь чужое.

— Я исправлю слово «покорно». Спасибо вам! — восклицала я, обнимая Маршака.

Не только его похвала была бесконечно дорога мне, но и то, что он запомнил мою просьбу и даже приехал сказать слова, которые мне так хотелось услышать от него.

Наши отношения не сразу стали безоблачными, но настороженность исчезла. Суровый Маршак оказался неистощимым выдумщиком самых невероятных историй. Вот одна из них.

Попала я как-то осенью в подмосковный санаторий «Узкое», где как раз в те дни отдыхали Маршак и Чуковский. Они были весьма предупредительны друг к другу, но гуляли порознь, наверно, не сошлись в каких-либо литературных оценках. Мне повезло, я могла утром гулять с Маршаком, а после ужина — с Чуковским. Вдруг однажды молоденькая уборщица, орудуя веником у меня в комнате, спросила:

— Вы тоже писательница? Тоже в зоопарке подрабатываете?

— Почему в зоопарке? — удивилась я.

Выяснилось, что С. Я. сказал простодушной девушке, приехавшей в Москву издалека, что так как у писателей заработок непостоянный, то в те месяцы, когда им приходится туго, они изображают зверей в зоопарке: Маршак надевает шкуру тигра, а Чуковский («длинный из 10-й комнаты») одевается жирафом.

— Неплохо им платят, — сказала девушка, — одному — триста рублей, другому — двести пятьдесят.

Видимо, благодаря искусству рассказчика вся эта фантастическая история не оставила у нее никаких сомнений. Еле дождалась я вечерней прогулки с Корнеем Ивановичем, чтобы насмешить его выдумкой Маршака.

— Как это могло прийти ему в голову? — хохотала я. — представляете, он — тигром работает, а вы — жирафом! Ему — триста, Вам — двести пятьдесят!

Корней Иванович, который сначала смеялся вместе со мной, вдруг сказал грустно:

— Вот, всю жизнь так: ему — триста, мне — двести пятьдесят…

Сколько потом мы с Чуковским ни просили Самуила Яковлевича повторить рассказ о том, как он был Маршаком в тигровой шкуре, он, смеясь, отказывался:

— Не могу, это был экспромт…

Не часто я бывала у Маршака дома, но всякий раз встречи хватало надолго. Не только писатели, художники, редакторы бывали у Маршака. Сменяли друг друга в кресле, стоявшем справа у eгo письменного стола, люди самых разных профессий. И каждого он вовлекал в круг своих больших мыслей о поэзии. Не боясь высоких слов, скажу, что здесь шло постоянное беззаветное служение поэзии. Здесь звучали стихи русских классиков, советских поэтов и всех тех, кого, по словам Чуковского, Маршак «властью своего дарования обратил в советское подданство», — Шекспира, Блейка, Бернса, Киплинга…

Здесь до конца открылось мне мастерство самого Маршака, — я-то на первых порах наивно считала, что его стихи для детей слишком просты по форме, и даже однажды сказала редактору:

— Такие простые стихи я каждый день могу писать!

Редактор усмехнулся:

— Умоляю вас, пишите их хотя бы через день.

Бывало, С. Я. по телефону читал мне только что написанное стихотворение, одним строчкам сам по-детски радовался, а про другие требовательно спрашивал: «Как лучше?» — и читал бесчисленные варианты.

Во время войны в «Вечерней Москве» появилась заметка о том, как почтовые голуби, увезенные фашистами, вернулись на Родину. Тема показалась мне близкой и интересной детям; я написала стихотворение «Голуби» и позвонила в «Комсомольскую правду».

— Продиктуйте, пожалуйста, стенографистке, — сказал редактор. — О чем стихи?

— О почтовых голубях, о них любопытная заметка в «Вечерней Москве».

— О голубях? — удивился редактор. — Только что Маршак продиктовал стихи «Голуби» на тему этой заметки.

Наутро стихотворение Маршака появилось в «Комсомольской правде». Своих «Голубей» я решила отдать в «Пионерскую правду» и позвонила С. Я. рассказать ему, что я тоже написала стихи о тех же голубях.

— Будет выглядеть странным — два стихотворения с одинаковым сюжетом, — недовольно сказал Маршак.

— У меня совсем по-другому, — робко возразила я.

Но он уже начал сердиться. Мне так не хотелось, чтобы он опять рассердился на меня, что печатать свое стихотворение не стала. И, наверно, Маршак был прав…

Переходы от доброты к суровости были в характере С. Я. Он и сам это знал, потому, наверно, и понравилась ему написанная мной шутка:

«Почти по Бернсу»

Поэт однажды Маршаку

Принес неточную строку.

— Ну как же так? — сказал Маршак.

Он перестал быть добряком,

Он стал сердитым Маршаком.

Он даже стукнул кулаком:

— Позор! — сказал он строго…

Когда плоха твоя строка,

Поэт, побойся Маршака,

Коль не боишься бога…

— Похож я, похож, не отрицаю, — смеялся Самуил Яковлевич.

Маршака я перечитываю часто. И стихи, и надписи на подаренных мне книгах. Все они мне дороги, но одна особенно:

Шекспировских сонетов сто

И пятьдесят четыре

Дарю я Агнии Барто —

Товарищу по лире.

Однажды мы и впрямь оказались товарищами по лире. В «Родной речи» для второго класса в течение многих лет печаталось стихотворение:

Вспомним лето

Помним нынешнее лето,

Эти дни и вечера.

Столько песен было спето

В теплый вечер у костра.

Мы на озеро лесное

Уходили далеко,

Пили вкусное парное

С легкой пеной молоко.

Огороды мы пололи,

Загорали у реки.

И в большом колхозном поле

Собирали колоски.

М. Смирнов

Так было подписано стихотворение. Вот его история: группа детских писателей во главе с Маршаком принимала участие в составлении «Родной речи». Выяснилось, что не хватает стихов о лете. У меня оказалось подходящее стихотворение, уже опубликованное. Маршак предложил взять из него две первых строфы и внес в них поправки. У меня было написано: «На лужайке, у костра». Он поправил «В теплый вечер у костра». Стало лучше. У меня были строчки: «Пили вкусное парное мы в деревне молоко». Маршак поправил: «С легкой пеной» молоко, что, конечно,