Книга Лето потерянных писем - Ханна Рейнольдс

В последнее время люди спрашивают меня о моей матери с таким же безразличием, что и остальные незнакомцы. «Чем занимается твоя мать? Откуда родом твои родители?» И каждый раз я разрываюсь, продумывая ответ. Изложить им те ничтожные подробности, которые я помню, притворившись, что они растянуты во времени, словно действительной хроники событий не существовало? Я почти всегда говорю людям неправду.

Люди, которые догадываются об истине, прекрасно понимают, что лучше не спрашивать.

Часто мне хочется описать твою мать, но я не дура: я осознаю, что она не моя мать. Но ее я хотя бы помню.

Но порой я до сих пор на нее злюсь. Почему она не сделала больше? По закону в комнате не должно находиться больше двух детей, но в доме в Нью-Йорке и в «Золотых дверях» у нас были десятки комнат. Неужели она не могла принять дюжину детей?

Ты в курсе, что мы по-прежнему не общаемся? Я полагала, она оттает.

Иногда я скучаю по ней так сильно, что мне больно.

Ты в порядке?

Ответ пришел почти сразу же:

В порядке.

От унижения у меня все скрутило внутри. Что ж. Так тебе и надо, зря только рассчитывала, что он наверняка захочет обсудить случившееся. Ладно.

Разве что…

Я задумалась, как часто хотелось, чтобы кто-то меня подтолкнул, когда я утверждала, что у меня все хорошо, как я отделывалась общими фразами. Например, когда мы ссорились с мамой, я поднималась к себе и говорила ей не идти за мной, хотя сама плакала и ждала, когда она заглянет ко мне в комнату. Даже тогда я хотела, чтобы она зашла ко мне поскорее. Конечно, Ной не я. И все же. Может ли человек действительно быть в порядке?

К черту все. Зачем разбивать свою гордость о непробиваемую стену чужой спеси один раз, когда можно сделать это дважды?

Ты разговаривал со своим папой?

Да.

Как прошло?

Могло быть и лучше. Ему не понравилось, что я роюсь в грязном белье.

Ты тут не виноват. Это все твои бабушка с дедушкой.

Я привел тебя на ужин, зная, что может произойти.

Вообще-то я сама настояла.

И все же это я тебя позвал. Я мог все предотвратить. Именно поэтому мне и не хотелось, чтобы ты копалась в этом деле.

Я выпрямилась и долго смотрела на его последнее сообщение с пылающими щеками. Какого черта? Несколько часов назад он говорил, что я не сделала ничего плохого, но теперь оказалась виноватой? Я попыталась напечатать ответ, но выходило глупо и неправильно.

Поняла.

Я отложила телефон и прошла по тесному дворику, чтобы зарыться лицом в лаванду. Лаванда же обладает успокаивающим свойством? Может, мне стоит тут поспать?

Телефон снова завибрировал, и я схватила его.

Я не это имел в виду.

Конечно, не это. Бывало, я говорила маме слишком резкие слова, так что знаю, как они могут ранить, а Ной специально меня обидел. Хотела бы я уметь передавать текстом холодное безразличие. Но вместо того я просто ему не ответила.

Зазвонил мой телефон, придя в движение на подлокотнике кресла.

Господи боже. Зачем Ной звонит? Звонят только, если оповещают о смерти или о библиотечных счетах. Или, может, он тоже знал, что не стоит изводить себя молчанием.

– Ого, телефонный звонок.

– Не стоило на тебе срываться.

– Все нормально. – Так-то лучше. Голосом гораздо легче передать презрение, чем с помощью эмоджи.

– Нет, не нормально. Я сержусь на папу и деда и выместил злость на тебе. Но они давно привыкли срываться на людях, когда злятся. Я не хочу так делать.

Я помолчала.

– Думаю, это привычное поведение.

– Тогда я научусь реагировать по-другому.

– Как прошло у вас с папой?

– Он просто разозлился. Ты в курсе.

– На самом деле нет. Почему?

– В основном, потому что я тебе рассказал. Папа же надеется, что я буду все на себе тянуть. Я прекрасно знаю, что у бабушки с дедушкой сейчас полно проблем и они расстроены по куче тупых причин. Поэтому мне лучше не вводить переменные.

– Меня.

– Да, – вздохнул Ной.

– Извини. Мне не стоило выпрашивать у тебя приглашение.

– Это ты извини. Я не должен был тебя винить. Я… сел в лужу.

Я задумалась, не зная, как сформулировать свой вопрос.

– Твоя семья всегда такая… дерганая? Твои отношения с папой и дедушкой кажутся… натянутыми.

Ной тоже замолчал перед ответом, управляя словами, как туристами, осторожно пересекающими стремительный поток и шагающими с одного скользкого камня на другой.

– Думаю, у нас слишком много обязательств. У папы – перед дедушкой, у меня перед – отцом.

– Как, например, изучение бизнеса вместо ботаники.

– Я обязан поступаться собственными желаниями ради семьи. Это было ясно с самого начала. И я ненавижу быть причиной их разочарования.

– Ты не разочарование.

– Да, разочарование, – отрешенным голосом сказал Ной. – Все нормально. Я привык.

Понятия не имею, как он может думать о себе в таком негативном ключе.

– Ты отличник. Ты поступил в Гарвард.

Он невесело рассмеялся.

– Да, и моя семья пожертвовала неприличную сумму.

– Ной. – Я сжала в руке телефон, расстроившись за него. От малейшей критики со стороны мамы я плакала, а ведь она считала меня лучше всех. Как, должно быть, печалит критика со стороны родителя, не готового поддержать собственного ребенка. – Не суди себя так строго, ладно?

Он помолчал.

– Иногда я думаю, что стану таким же, как он. Как они оба.

– Ты не обязан. Мы рождены не для того, чтобы повторять ошибки нашей семьи.

– Думаешь? Разве нас не воспитывали похожими на них?

– Но ты не твой папа и не твой дедушка. А я не моя мама и не моя бабушка. На нас повлияли и другие члены семьи, и другие события. Возможно, иногда фамильные черты нам перепадают, да. Но, заметив их, мы можем дать им верное направление.

Ной молчал так долго, что мне пришлось спросить, слушает он.

– Да. Просто задумался. Может, ты и права.

– Я права. Ной… – Оказалось, легче говорить с ним, когда не приходилось смотреть в глаза. – Ты хороший человек.

Он опять замолчал.

– Я жалею, что сегодняшний вечер прошел именно так.