Книга Поцелуй меня крепче - Надежда Черкасова

Она злобно взглянула на потерявшую дар речи старушку и прищурилась:

– А ведь твоей ненаглядной Люсеньки, может быть, уже и в живых-то нет. Да кому она нужна, эта деревенская сумасшедшая, чтобы беречь ее и холить? Давно с ней расправились… И я отсюда смотаюсь, как только возможность появится. Даже не надейся, что я здесь останусь заживо гнить, играя роль твоей сумасшедшей Люськи.

Старушка внезапно принялась хватать воздух открытым ртом, затем вдруг, всплеснув руками, схватилась за сердце и кулем повалилась на пол.

«Вот дурища-то, вот дурища! – ругала себя Мила. – Опять я лезу со своей правдой!»

Она склонилась над старушкой, прислушиваясь, бьется ли ее сердце. Страх и ужас, что в любой миг может остаться совсем одна, охватили Милу, и слезы ручьями потекли по щекам. Она принялась легонько трясти старушку за плечи:

– Нет, бабушка, миленькая, ты не можешь оставить меня. Ты же меня любишь. Что я буду без тебя делать? Ведь я сразу умру, если с тобой что случится. Бабушка, родная, ну очнись же, ну прости меня, дуру сумасшедшую! Прости меня! Открой же глаза! Я никогда так больше не буду, правда-правда! Бабушка, очнись же! Ведь это я, твоя Люсенька! Кем захочешь, тем и буду для тебя, только очнись!

Но старушка не подавала признаков жизни. И Мила бросилась на колени перед иконами.

– Господи, помоги! – взмолилась она. – Прости меня, дуру грешную! Никогда больше не буду бабушку расстраивать! Только не допусти, чтобы она умерла! Господи, помоги! – неистово крестилась Мила и вдруг вспомнила, что бабушка иногда клала себе под язык маленькие желтоватые капсулы.

Она метнулась к старушке и достала из ее кармана лекарство, чуть надкусила оболочку капсулы и сунула старушке в рот. Та медленно вздохнула и открыла глаза.

– Бабушка, миленькая моя, единственная! Ну прости меня, дуру сумасшедшую! Ты же знаешь: на дураков грех обижаться. А я – самая настоящая дура! Вот и прости меня, Христа ради! Ты сама говорила, помнишь, что если кто просит Христа ради, ему грех отказывать. Я исправлюсь. Правда-правда! И больше ты от меня никаких глупостей не услышишь. Только живи! – рыдала Мила в голос.

Она обнимала старушку, заглядывала ей в глаза и целовала в бледные щеки. И никого теперь не было на всем белом свете роднее для нее, чем эта чужая бабулька. Впервые в жизни Мила думала не о себе, любимой, а о чужом ей, в сущности, человеке. Наконец-то душа ее начала очищаться, ведь Мила частичку своей любви отдавала вовне.

Старушка открыла глаза, потихоньку приходя в себя. Мила помогла ей подняться и уложила в кровать, заботливо укрыла одеялом.

– Ты поспи. А я тут рядом посижу. Хочешь водички? На, попей. – Мила поднесла к губам старушки чашку с водой, и та немного отпила. – Может, тебе еще что нужно? – суетилась она, но старушка только отрицательно качнула головой.

«Еще один такой выпад с ее стороны, – думала она, печально глядя на единственную кровиночку, – и Люсенька останется совсем одна. Если бы только она осознавала, что никому, кроме меня, не нужна! Дурочка – она и есть дурочка, что с нее взять? Такая уже взрослая и такая еще глупая!»

Старушка закрыла глаза и попыталась уснуть: силы ей теперь понадобятся как никогда, ведь ей нужно успеть перед смертью найти для Люсеньки надежного человека, который скрасил бы ее нелегкую жизнь, поддержал в трудную минуту. А чтобы не бросил из-за странностей слишком вольного и непокорного ума, она обязательно должна долечить Люсеньку и помочь ей родить здорового ребеночка. И она поможет. Костьми ляжет, а поможет. Нет, никак ей сейчас нельзя умирать. И она не умрет!

Мила смотрела на засыпающую бабушку и клялась, что больше никогда и ни при каких обстоятельствах не будет вымещать на ней свою злость по поводу сложившихся обстоятельств. Уж кто-кто, а бабушка к ее злоключениям не имеет никакого отношения. Она тоже жертва, как и сама Мила. Жертва этой страшной ситуации, которая возникла из-за чьих-то амбиций и преступных замыслов. И они должны помогать друг другу.

Бабушка в отличие от Милы из кожи вон лезет. А вот она, Мила, поступает с ней, как последняя тварь, как самая подлая стерва. До чего же мало в ней человечности, зато куча всякой дряни, именуемой эгоизмом, снобизмом, презрительным высокомерием, ханжеством и невыносимой – уже даже для нее самой – жестокостью!

Почти всю ночь Мила проворочалась с боку на бок, но так и не уснула. Она то и дело вскакивала с кровати, шла к бабушке и тревожно прислушивалась к ее дыханию, опасаясь, что та может внезапно умереть во сне. Наутро встала разбитая и недовольная собой.

Только бы Алеша поскорее пришел. А если она снова накинется на него? Нет, только не это! Она больше не посмеет! А если посмеет, то навсегда его потеряет. И не только его, но и надежду выбраться отсюда.

Может, она все-таки проснется когда-нибудь? Через день, два, три? А если нет!.. Тогда у Милы лишь одна возможность выжить и стать счастливой – научиться любить! Но как?! Единственная надежда на Бога! Ей непременно нужно научиться любить и Его, и бабушку, и Алешу, и себя другую, непохожую на прежнюю.

Вот только Богу сейчас, кажется, не до нее, если он позволил кому-то запихнуть Милу в эту глушь. И Алеше не до нее. Он вон в себе-то разобраться не может. Это же надо придумать: находясь в самой глуши тайги, уйти в тайгу! А как только возвращается, уединяется в своем домике. Заходит редко, ссылается на какую-то работу, которую ему якобы необходимо выполнить как можно скорее. Все же странные существа эти мужчины. Трудно их понять.

Мысли роем кружили в голове и не давали расслабиться ни на минуту. Как хорошо, что она знает один, зато очень верный способ остановить их поток – физическая работа, работа до изнеможения, до дикой усталости. Ей нужно немедленно заняться чем-то. Ну хотя бы… колкой дров. Иначе она сойдет с ума от мучающих ее мыслей.

«Я сильная, я справлюсь, – думала Мила, стискивая зубы и сдерживая слезы. – Я разберусь и с дровами, и со своими проблемами».

Что может быть лучше рубки дров, если на душе такая тяжесть? Только рубка дров! Мила выбрала бревнышко поменьше и поставила его на пенек. Долго прицеливалась, затем вскинула топор и изо всех сил ударила по бревну, отозвавшемуся глухим звуком. Полетела щепа, духовито запахло смолой. Мила молотила по бревну, откалывая от него поленья, и ощущала удовлетворение. Потом принялась за другое, уже потолще, проверяя на прочность не столько его, сколько себя.

«Вот так я буду решать свои вопросы! Вот так! – повторяла она, раскалывая одно бревно за другим. – И никак иначе!»

Наконец наступил тот самый долгожданный момент, когда дурные мысли оставили Милу в покое. Навалившаяся физическая усталость заставила сознание умолкнуть, душа угомонилась и погрузилась в безмолвную необъятную тишину. Шатаясь от слабости, Мила побрела к баньке, в предбаннике которой хранилось сено. Ей просто необходимо было сейчас побыть одной.

Плотно прикрыв за собой дверь, она без сил повалилась на душистое мягкое ложе. Тело гудело и ныло от боли, а душа парила в блаженстве и пела: «Как хорошо, как прекрасно! Я люблю Тебя, Господи! Я люблю весь мир!» Заснула мгновенно, словно погрузилась в вечность.