Книга История алхимии. Путешествие философского камня из бронзового века в атомный - Сергей Зотов

Рис. 19

Мы видим, что и к концу эпохи Просвещения алхимия никуда не исчезает и продолжает интересовать многих ученых и интеллектуалов. Статьи об алхимии в знаменитой «Энциклопедии» французского писателя Дени Дидро (1713–1784), сумме знаний просвещенческой эпохи, были написаны без тени иронии. Уже в XIX в. немецкий философ Георг Гегель показывал владение алхимической теорией и терминологией, что видно из некоторых его статей. Философ неоднократно упоминал Парацельса, Бёме, и даже приводил их учения в качестве примеров в нескольких своих трудах. Знаменитая теория о мире как воле и представлении другого немецкого мыслителя — Артура Шопенгауэра, восходила к теории воображения Парацельса. В трактате «О воле в природе» философ обильно цитировал алхимиков Роджера Бэкона, Агриппу Неттесгеймского и Парацельса, а также посвятил целую главу темам магии и магнетизма.

Неудивительно, что если такое количество ученых на протяжении всего Нового времени всерьез занималось или интересовалось алхимией, кто-то из них в конечном итоге попытался включить эту науку в официальную университетскую программу. Но сделать это было не так-то просто.

Алхимия в университете

В Средневековье теоретические науки, основанные на логике, считались собственно науками, а экспериментальные, такие как химия или хирургия, считались слишком практическими дисциплинами. К примеру, университетские профессора в области медицины писали книги и работали с текстами, но никогда не прикасались к больным и уж тем более не проводили опытов по производству лекарств — этим занимались хирурги и аптекари. Но упорство химиков и алхимиков, а также революционный трактат философа Фрэнсиса Бэкона «Новый органон», вышедший в 1620 г. и активно критиковавший неэмпирическое знание, все изменили. В это время (ал) — химией стали интересоваться в университетах.

В Европе появлялось все больше медицинских, а затем и химических кафедр, на которых работали профессоры, интересующиеся алхимией. Самые значительные из них располагались в Базеле, Париже, Пизе, Болонье, Гарварде, Марбурге, Йене, Хельмштедте, Виттенберге, Лейдене. Один из первых университетов с «алхимической» кафедрой находился в швейцарском городе Базеле. Там в 1527 г. около года преподавал сам Парацельс: именно в Базеле произошел его знаменитый спор с врачами, которые не хотели опираться на эксперименты и опытные данные, и следовали только учениям древних авторов. Швейцарец в отместку своим противникам сжег презираемую им книгу Авиценны по медицине. Но кроме Парацельса в Базеле было огромное сообщество алхимиков, которым удалось так или иначе стать частью университетской системы.

Все началось с Феликса Платтера (1536–1614), сына пастуха, разбогатевшего на книгопечатании. Платтер всю жизнь последовательно шел к богатству и успеху. Он стал доктором медицины, женился на дочери главы гильдии хирургов и тем самым стал контролировать всю медицину в городе, как практическую, так и теоретическую. За свои заслуги он избирался ректором Базельского университета шесть раз. От Платтера с его высокой должностью ожидали, что он будет отрицать возможность трансмутации, однако неофициально он поддерживал алхимию. Он сделал своего друга-алхимика, профессора греческого языка Теодора Цвингера (1533–1588) доктором медицины, чтобы у него было больше времени на хобби — занятия иатрохимией.

Читая лекции студентам, Цвингер открыто рассказывал об алхимии и парацельсианстве. Более того, он привлек в университет множество других алхимиков и нелегально проводил защиты их докторских диссертаций о златоделии прямо у себя дома (это было запрещено — их, как и сегодня, нужно было проводить публично и в присутствии оппонентов). При Цвингере смогли защитить свои алхимические докторские самые знаменитые алхимики Нового времени: Генрих Кунрат (автор популярного среди розенкрейцеров алхимико-каббалистического трактата «Амфитеатр вечной мудрости»), Михаэль Майер (личный врач Рудольфа II, кассельского ландграфа Морица и автор многочисленных книг о хризопее), Иероним Ройснер (создатель печатной версии древнего трактата «Пандора»), Андреас Либавий (автор одного из первых учебников по химии), Йозеф Дюшен (придворный врач Генриха IV и алхимик ландграфа Морица). Пьетро Перна, еще один друг Цвингера, в конечном итоге купил у отца Платтера его книгопечатную империю и, следуя личным предпочтениям, напечатал огромное количество златодельческих книг (порядка 9000 страниц).

Примерно в то же время в университете немецкого города Марбурга при финансовом участии заинтересованного в алхимии ландграфа Морица Гессен-Кассельского была создана химическая кафедра. Ее возглавлял Иоганн Хартманн (1568–1631), который вместе с Якобом Мозанусом (1564–1616) учил студентов в университете Марбурга алхимии. Кафедра создавала передовые алхимические лекарства в первой в мире официальной университетской химической лаборатории. Однако у них были и противники, к примеру, йенский професссор Андреас Либавий (1555–1616), считавший алхимическую теорию Парацельса годной только для производства лекарств, и выступавший против многих положений королевского искусства. Того же мнения был и Даниэль Зеннерт, профессор медицины в Виттенберге. Между тремя университетами проходили ожесточенные споры. В 1620 г. из-за многочисленных обвинений марбургских алхимиков во лжи, а также жалоб студентов на высокую стоимость лабораторной аппаратуры, которую нужно было оплачивать из собственного кармана, кафедра была закрыта.

Подобно тому как было в Марбурге, в Хельмштедте герцоги Генрих и Юлий Брауншвайг-Люнебургские помогали алхимикам найти свое место в университете. В итоге профессоры Францискус Парковиус (1560–1611) и Якоб Хорст (1537–1600), интересовавшиеся златоделием, наладили контакт с заграничными адептами и приглашали их преподавать в Германию (туда заезжал даже Джордано Бруно). Спустя пару столетий, уже в XVIII в., алхимические теории в Хельштедте уже не обсуждались, но только осуждались: поэтому профессора Готфрида Байрайса, на досуге занимавшегося поиском магистерия, насмешливо нарекли символом научного загнивания университета.

Не только университетские алхимики, но и такие златоделы как Леонард Турнайзер (1531–1596) или Иоганн Кункель (1630–1703) косвенно повлияли на то, что алхимия все активнее обсуждалась в университетах. Они издавали огромными тиражами секретные алхимические рецепты и делали их достоянием самой широкой публики. Хоть это и происходило из-за жажды наживы — их книги очень хорошо продавались — алхимические знания из зашифрованных и туманных становились научно проверяемыми и включались в поле зрения науки.

Как мы видим, алхимия так и не стала полноценной университетской дисциплиной — в первую очередь потому, что не все ученые разделяли позитивный настрой по отношению к хризопее. Священное искусство постепенно стало вытесняться более современной своей вариацией, которую сегодня мы называем химией. Большую роль в этой перемене сыграл парижский химик Антуан Лавуазье (1743–1794), привнесший в хаотичную алхимическую практику строгость измерений палаты мер и весов и тщательность постановки экспериментов, в которых всегда использовалась передовая техника. Вскоре алхимические символы собираются в подобие таблицы химических веществ (20), которую в 1718 г. предлагает французский ученый Этьен-Франсуа Жоффруа (1672–1731). Уже в 1787 г. многочисленные вариации старинных пиктограмм заменяют на четкую номенклатуру, основанную на однотипных двухбуквенных сокращениях латинских названий элементов. Окончательную версию периодической таблицы составит в 1869 г. Дмитрий Менделеев (1834–1907). Места для алхимии в ней уже не будет (хотя сам Менделеев верил в мировой эфир и даже пытался его получить).