Книга Сводные - Жасмин Майер

Игра в ненастоящую семью окончена.

У Платона снова звонит телефон, и после он сообщает:

— Так, одного из этих мудаков по горячим следам задержали. Тоже тачки угонял. Сейчас его допрашивают прямо здесь, может, еще подельников сдаст… Кстати, твоего возраста, Кость.

Перехватываю взгляд Платона в зеркале. В нем горит ярость.

Сглатываю.

В темноте, на ощупь, перехватываю самые кончики пальцев балеринки. Она вздрагивает от удивления и делает круглые глаза, показывая на глаза.

А мне просто надо знать, что она настоящая. Единственная сказка в моей жизни. Это она.

Эмоции для мужчины это слишком сложно, тут я с Платоном согласен. Они обрушиваются шквалом, и после оказывается, что твое сердце больше не может работать, как прежде.

Я часто думал о том, как бы поступил, если бы в восемнадцать узнал, что стану отцом. И эта сценка в машине снова всколыхнула те воспоминания.

Столько было моему отцу, когда моя шестнадцатилетняя мать сообщила ему, что ждет ребенка. Он выбрал бегство. Хотя через два года вернулся, и они попробовали начать все с начала, но было слишком поздно. Она не могла забыть предательства, он до сих пор не чувствовал себя ответственным и вообще отцом. 

А что бы сделал я?

И самое главное, что я сделаю, когда сложности начнутся? А они начнутся. Конечно, я не знал всех парней из организации… Но для меня даже одного будет достаточно.

Касаюсь ее руки кончиками пальцев. И сейчас мне плевать, даже если Платон увидит. Юля, как камертон, моментально улавливает смену моего настроения. Кусает губы.

Я все еще не забыл историю феи и принца. В их запретных отношениях, которые привели к гибели наивной феи, сложно не видеть аналогий. А я очень сильно хочу не быть похожим на упрямого принца, который стремится коснуться феи, несмотря на то, что объятия несут в себе смертельную опасность для нее. 

Я высоко прыгнул. Выше, чем положено таким, как я. И наверное поэтому сейчас у меня закладывает уши, а сердце подскакивает к горлу, как бывает, когда самолет внезапно падает в воздушную яму.

Мама в порядке. Это главное.

А я… Ну нельзя иметь столько секретов и надеяться, что они не вскроются, как воспаленный гнойник в самый неподходящий момент.

Как будто для предательства такие бывают.

Мы останавливаемся далеко от пожара. Ближе — все оцеплено, а еще опасно. Едкая гарь разъедает горло, и Платон командует надеть хотя бы тканевые маски, которые у нас есть с собой.

Я вижу фигуру матери возле машины скорой помощи. Внешне она в порядке. 

Платон выходит к ней первым, мы с Юлей остаемся в машине. В отличие от нее, я слышал разговор Платона с матерью. И теперь с интересом подмечаю детали. Может быть, Ида Марковна и права в том, что Платон не влюблен в мою мать по уши, но он заботится о ней куда сильнее, чем остальные мужчины в ее жизни.

И куда сильнее, чем мой отец-неудачник.

Жаль, что я весь в него.

Платон обнимает мою мать на фоне оранжевого неба, черных людских фигур, машин скорых и пожарных. Может, это и правильно. Выбирать такие отношения, в которых можно жить просто. Без того, когда в твоей груди одна сплошная дыра, только от предчувствия, что можешь ее потерять.

Мама Юли была его первой и последней любовью. Сомневаюсь, что моя мама не поняла этого. Но он хотя бы честен с ней. Не знаю, продержатся ли их отношения и дальше.

— Что им надо, этим антиглобалистам? — шепчет Юля, глядя на подсвеченные клубы темно-серого неба. — Отец ведь не делает ничего плохого…

— Есть у нас в Питере одна организация… Часть другой крупной мировой, и в целом то, чем они занимаются, называется экологический терроризм, Юль. Такие, как они, вспарывают сетки, освобождая улов, взрывают офисы и заводы самой разной направленности. Деревообрабатывающая или косметическая промышленность, скотобойни. Или вот вышки… А цель у них самая что ни на есть благая… Они хотят воссоздать первозданные экосистемы, разрушенные человеком. Они считают, что их цель оправдывает все возможные средства и даже жертвы.

Юля бледнеет.

А я смотрю только на Платона. 

И вижу, как к нему подходит Морозов. Этого человека я узнаю из всех. А здесь капитан, потому что мамину машину нашли в другом месте, а сюда скорей всего доставили на угнанной тачке и без сознания.

Я помню, как обсуждали этот план. И как мы тренировались, чтобы провернуть все. Дурак. Увидел машину Платона в списках и решил, что это тоже одна из крутых тачек. А это и была цель.

— Помнишь, день, когда мы познакомились? — говорю шепотом. — Я ведь неслучайно угоняю машины, Юль. Это и должно было стать моим заданием.

— Что? — выдыхает она. — Ты должен был взорвать вышку?

— Мне таких важных дел пока не доверяли… Только мелочь. Пикеты, листовки, порча имущества, но я хотел пойти дальше, старался, как мог. Тренировался в угонах и скорости. Даже преуспел, как ты знаешь… Нас учили взламывать машины, угонять и доставлять в нужную точку в самый краткий срок. Нам не говорили, для чего это нужно, но мы и не спрашивали. Это было само по себе весело… 

— Господи, Кай, но ты ведь завязал? Ушел из этого?

Уйти невозможно.

Я теперь отличная мишень для них. Конечно, я тянул до последнего, когда понял, что у меня с Юлей все серьезней, чем кажется. Так и не принял участие во втором туре, но они и без меня справились. А я понятия не имел, что Дмитриев не ступень. Дмитриев и есть сама цель.

Вижу, как Морозов передает Платону папку. 

Ошибка подросткового бунта нагоняет со спины и с разворота отправляет в нокаут. Вижу, как плачет мама. И с каким лицом Платон читает результаты допроса.

Я сам завязал эту петлю и влез в нее тоже сам. Когда угнал не ту тачку, да еще и с балеринкой, которая и не знает, что теперь мое сердце принадлежит ей. И когда стал причиной, по которой Платон вообще познакомился с моей матерью.

Купидон херов, который все это время держал арбалет взведенным и готовился выстрелить в спину.

Мама прячет лицо на груди Платона, и даже отсюда я вижу, как ее плечи подрагивают, пока Морозов все говорит и говорит. Глупо было даже надеяться, что однажды я все-таки стану для нее хорошим сыном.

В ушах эхом звучат слова мамы: «Ты всегда все только портишь». 

Это так. Даже их новую семью. 

Первым выхожу навстречу Платону. Слышу, как хлопает пассажирская дверца следом — Юля выбегает тоже. 

Лицо Платона Дмитриева перекошено от ярости, пока он тяжело ступает мне навстречу по мокрой трясине.

— Какого хера, Костя?! — орет он. — Я доверял тебе собственную дочь, а ты…

— Папа, стой!

— Вернись в машину, Юля! — рычит Платон. — С тобой я поговорю позже. Но для начала ты отправишься домой и соберешь свои вещи. Ты переезжаешь в общежитие Академии.