Книга Взывая к мифу - Ролло Мэй

Путешествие сквозь ад

Начиная свое путешествие, они на время останавливаются в преддверии ада, там до них доносятся крики страданий тех, кто при жизни не отличался ни особой добродетелью, ни злодейством, а просто жил исключительно для себя. Это также те изгои, парии, которые не приняли ничью сторону во время неповиновения ангелов. С точки зрения современной психологии таких оппортунистов можно назвать «хорошо приспособившимися к жизни» – они всегда знают, как уклониться от проблем и неприятностей! Но Данте рассматривает их как грешников, у которых всегда «хата с краю». В результате они вроде теперь и не совсем в аду, но и не вне его. Джон Чиарди (John Ciardi) поэтому аттестует их следующим образом: «Навечно обреченные быть “непонятно кем”, они бесконечно мечутся в погоне за развевающимся знаменем, куда-то мчащимся перед ними сквозь наполненный пылью воздух; в этих метаниях их постоянно преследуют рои ос и шершней, которые жалят их, и при этом с них потоками льется кровь». Ад у Данте – место, где действует закон символического воздаяния: так как все эти оппортунисты не приняли ничью сторону, для них нигде и никогда не найдется какого-либо места. Чиарди отмечает: «Так как суть их греховности заключалась во тьме, то они и мечутся во тьме. Так как их преследует их собственное чувство вины, то они и преследуемы тучами ос и шершней»[132].

Чрезвычайно интересно отметить, что в классической литературе, будь то у Данте, или Софокла, или Шекспира, не встречается никакого сочувствия к сентиментальному или поверхностному представлению о совершенстве человеческой натуры. Эти авторы и творцы мифов видели в реальной жизни, как негуманно может относиться человек к человеку, поэтому они рассматривали то положение, в которое поставлен человек, как трагическое по своей сути. Любой герой, который не может быть назван ни добрым, ни злым, – как Пер Гюнт в первой части ибсеновской драмы – просто не живет истинной жизнью. Великие создатели великих драм всегда уделяли внимание тому, чтобы описываемое ими зло оказалось наказанным, но при этом они глубоко понимали те страстные чувства, которые заставляли людей преступать законы морали. Как и Ибсен, они все считали, что «требуется смелость, чтобы стать истинным грешником»[133]. Паоло и Франческа – любовники, оказавшиеся охваченными похотью, о которой Данте был предупрежден еще в самом начале поэмы, дают пример наиболее сложного случая ущербности человеческой природы, но они вызывают симпатию именно этой порочностью. Данте, точнее, его литературный герой, должен постичь в процессе своего путешествия сквозь ад то, как следует оценивать все то разнообразие греховности, которому он будет свидетелем. Опять же тут будет уместна аналогия: пациент психотерапевта учится справляться со своими проблемами (а не «лечить» их) частично благодаря тому, что аналитик очень хорошо знаком с типами человеческих расстройств, с тем, что святой Августин называл «страной несхожести».

Я тут не буду описывать все круги, через которые проходит Данте во время своего погружения в ад все глубже и глубже. Он видит перед собой чревоугодников, скупцов, расточителей, а также тех, кто оказался во власти гнева или уныния. Суть этих грехов, за которые предавшиеся им оказываются в аду, меняется от эпохи к эпохе. То, что под грехом понимается сейчас, отличается от того, что понималось в Средние века. Важным является описание не этих отдельных зол, с которыми человек борется, а самого путешествия. В любом романе, описывающем какие-либо долгие искания, осознание отрицательных сторон ведет к самоочищению, к отбрасыванию в себе того, что является больным или уже отмершим в пользу новой жизни. Точно так же предназначение психоанализа, с одной стороны, – это движение к психическому здоровью через болезненное углубление в свое патологическое прошлое. Ремарку Фрейда о том, что «пациенты с истерией страдают в основном из-за воспоминаний», можно распространить на тех, кто внутренне зависим от автобиографических моментов. Существенная разница заключается в том, что современные пациенты, как и современные авторы, предпочитают свои собственные воспоминания тем, которые были у исторических личностей, а также событиям, описанным в поэме Данте.

«Инферно» – ад – это бесконечные, навязанные извне страдания и истязания, которые не ведут ни к каким изменениям подвергающейся им души. Но в «чистилище» страдания души носят временный характер, они являются способом очищения, а поэтому с воодушевлением и добровольно принимаются такой душой. Их оба (и «ад», и «чистилище») необходимо пройти перед тем, как попасть в божественный «Рай». Я считаю, что эти три стадии сосуществуют одновременно – это три аспекта жизненного опыта человека. В самом деле, в произведениях современной литературы, таких как «Улисс» Джойса, «Кантос» Паунда или «Четыре квартета» Элиота, в эпических традициях вдохновенной поэмы Данте не прослеживается какое-либо радикальное разделение морального ландшафта.

Мне хочется сейчас обратиться к проблеме границ психотерапии. Проливает ли «Божественная комедия» какой-либо свет на допустимые пределы в нашей работе как психоаналитиков? Я считаю, что да.

Вергилий в той мере, в которой я провожу параллель между его отношением к Данте и отношением психотерапевта к пациенту, символизирует разумное начало в человеке. Данте снова и снова ясно показывает, что дело обстоит именно так. Однако «разум» в понимании Данте означает совершенно не то, что мы сегодня понимаем под интеллектуализмом, или формальным мышлением, или рационализмом. За этим словом скрывается широкий спектр жизненных ситуаций, в которых человек размышляет или просто останавливается на некоторое время, столкнувшись с вопросом о смысле пережитого. В наше время фактически ставится знак равенства между разумом и логикой, так как в большинстве своем за мыслительные процессы несет ответственность левое полушарие головного мозга. Но это все не имеет никакого отношения к Вергилию: он великий поэт, его сильная сторона не логика, а образность мышления. Если понимать разум в том смысле, в котором его воспринимает Данте, то он – разум – может успешно провести нас через все лабиринты нашего личного ада.

Но разум, даже понимаемый так широко, не сможет ввести в небесный рай. Данте требуются и другие проводники в его путешествии. Ими являются откровение и интуиция. Я тут не буду углубляться в какие-либо описания этих функций человеческой психики. Но мне хочется обратить особое внимание на то, что я смог вынести из своего опыта руководства работой неопытных психотерапевтов: они отрезают самих себя от огромной части того, что существует в реальности, если не остаются открытыми для других путей общения, а фокусируются только на человеческом разуме. (Я вспоминаю заявление Фрейда о том, что его пациенты так часто насквозь видели его «белую ложь», которую он мог им говорить, что он принял для себя решение никогда не врать: он возвел это в свой моральный принцип, в заповедь психической телепатии.) Мне представляется интересным отметить, что Данте определяет интуицию как высшую форму руководства. Психотерапевтам, которые «впали в грех» догматического рационализма, если мне будет позволено добавить такой грех к ряду зол из дантовского ада, возможно, будет полезно присмотреться к действенности этого способа влияния на психику.