Книга Записки датского посланника при Петре Великом. 1709–1711 - Юст Юль

Однако, по прошествии нескольких дней, спорный вопрос (о титуле) разрешился сам собой[170] — тем, что Шафиров заявил английскому посланнику, посланнику Грунту, прусскому посланнику Кейзерлингу и другим иностранным министрам о своем производстве в тайные советники. Таким образом, он поневоле подчинился (нашему требованию), ибо мы общим советом решили и постановили — до получения от него подобного соглашения мы стали давать ему оспариваемый титул. Впоследствии, во всю бытность мою в Москве, между мною и Шафировым постоянно существовали добрые дружеские отношения.

10-го. В этот день мне в первый раз пришлось писать отсюда по почте. По этому случаю я осведомился о размере платы, взимаемой за письма, и почт-директор monsieur Фаденбрехт, заведующей почтовой частью, доходы с коей поступают к вице-канцлеру Шафирову, сообщил мне, что отправляемые из Москвы письма оплачиваются: в Гамбург 40 копейками за золотник, в Кёнигсберг и в Бреславль 33 копейками за золотник, в Вильну 10 копейками, в Мемель 15 копейками и т. и. Из Москвы я направлял свои письма в Кёнигсберг, и таким образом всякий русский лот, который гораздо легче датского, стоил мне 99 копеек, то есть 7 или 8 датских скиллингов, так что (вообще) в течение года моя переписка обходилась мне в довольно крупную сумму, — (тем более) что по причине беспорядков и неисправности почты предписания посылались мне in duplo, и (сам) я должен был тоже посылать все свои письма в дупликатах; вдобавок я переписывался со всеми королевско-датскими посланниками за границей; писем по собственным моим делам уже не считаю.

Так как при здешней обычной деревянной (стройке) домов и при неосторожности простолюдинов всегда следует опасаться пожаров, с другой же стороны, (приходится) остерегаться воров и разбойников, вламывающихся ночью в жилье, чтобы грабить и воровать, то всякий, кому позволяют средства, содержит (особого) человека для ночного двора и охраны двора от воров и огня. По прошествии каждого часа (сторож) этот должен производить тревогу стуком в ворота и затем (указывать) медленными ударами, сколько пробило часов, дабы живущие в доме слышали, что он не спит, и знали, который час, а воры опасались бы пускаться на разбой и кражи, слыша, что во дворе бодрствуют люди.

12-го. По русскому стилю был Новый год. С утра царь прислал мне сказать, чтобы я, по принятому (обычаю), пришел к нему или в собор, или же к тому месту, где стоял фейерверк, который предполагалось сжечь вечером. Я отправился к нему в (собор), главную (здешнюю) церковь. Она весьма красива и пышна. В ней висит восемь больших круглых серебряных паникадил, выбивной, чеканной работы, с восковыми свечами. По середине церкви спускается большая серебряная люстра, локтей 14 вышиной; высокие ветви ее расположены семью венцами; нижние имеют в длину локтя три, а нижний круг, в которому они прикреплены, равен в обхвате большой винной бочке. Службу совершал митрополит Рязанский, он же и вице-патриарх[171] (:ибо, по смерти последнего патриарха[172], царь не захотел утверждать нового, ввиду великой власти и (многочисленных) сторонников, которых имеют в России патриархии:). (Митрополит) служил по-русски; приемы его напоминали приемы наших священников. Любопытно, что царь стоял посреди церкви вместе с прочей паствой; и хотя обыкновенно он носит собственные волосы, однако в тот раз имел на (голове) старый парик, так как в церкви, когда ему холодно голове, он надевает парик одного из своих слуг, стоящих поблизости; по миновании же в нем надобности отдает ему кому-нибудь по соседству[173]. На (царе) был орден Святого Андрея, надеваемый им лишь в редких случаях. Он громко пел наизусть, так же уверенно, как священники, монахи и псаломщики, (имевшие) перед собой книги; ибо все часы и обедню (царь) знает как «Отче наш».

По окончании службы царь поехал со всем своим придворным штатом к тому месту, где вечером должен был быть сожжен фейерверк. Там для него и для его двора была приготовлена большая зала, во всю длину которой по сторонам стояло два накрытых для (пира) стола. (В зале) возвышались также два больших поставца с серебряными позолоченными кубками и чашами; на каждом (было) по 26 серебряных позолоченных блюд, украшенных искусной резьбой на старинный лад; не говорю (уже) о серебре на столах и о больших серебряных подсвечниках выбивной работы.

Сняв с себя орден, царь сел за стол. Тотчас после него сели прочие, где попало, без чинов, (в том числе) и офицеры его гвардии до поручиков включительно. Как Преображенская гвардия, так и Семеновская стояли в ружье наружи. За одним этим столом сидело 182 человека. Мы просидели за столом целый день, (сев за него) в 10 часов утра и (поднявшись лишь) два часа спустя после наступления темноты. Царь два раза вставал из-за стола и подолгу отсутствовал. Пили разные чаши, причем стреляли из орудий, поставленных для этой цели перед домом. Забавно было видеть, как один русский толстяк ездил взад и вперед по зале на маленькой лошади и как раз возле царя стрелял из пистолета, (чтобы) при чашах (подавать) сигнал к пушечной пальбе. По зале лошадку толстяка водил под уздцы калмык. Пол (залы) на русский лад был устлан сеном по колена.

Тут царь показывал мне меч, (весь) с клинком и рукоятью, сработанный в России, из русского железа и русским мастером. (Меч этот) царь носил при бедре. Он рассказывал мне, что накануне с одного удара разрубил им пополам барана, поперек спины.

Митрополит или вице-патриарх со множеством архиереев, архимандритов, профессоров и попов сидел за особым столом по левую сторону (от царя?). Так как все они были монахи, (а монахи) никогда не едят мяса, то им подавалась исключительно рыба.

В 10 часов (вечера) зажгли в высшей степени красивый и затейливый фейерверк. Замечательнее всего была в нем (следующая аллегория): на двух особых столбах сияло по короне; между ними (двигался) горящий лев; (сначала) лев коснулся одного столба, и он опрокинулся, затем перешел к другому столбу и покачнул его, так что (и) этот (столб) как будто готов был упасть. Тогда из горящего орла, который словно парил в воздухе, вылетела ракета, попала во льва и зажгла его, (после чего) он весь разлетелся на куски и исчез; между тем наклоненный львом столб с короной поднялся и снова стал (отвесно). Мысль эта была заимствована царем из (рисунка) одной серебряной медали, выбитой по распоряжению шведского короля[174]. (Царь) показывал ее мне; размером (она равняется монете) в две датские марки; на ней представлен лев (и два увенчанных короною столба); один из них лев схватил лапой и переломил пополам, причем корона с него упала; второй (столб он) схватил другой лапой и сильно наклонил. Шведы хотели этим выразить, что король Шведский отнял у короля Польского корону, а царя поставил в безвыходное положение.