Книга Ночной хозяин - Данил Коган
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да уж, недешевое, — пробормотал Оттавио, хотя глаза его смотрели сейчас в совершенно другую графу. Увиденное ничего, собственно, ему не объясняло, а, скорее, еще больше запутывало и так непростые обстоятельства дела.
— Кто-то еще, кроме вас, мастер, способен изготовить этот эликсир?
— В Эвинге? Полагаю, что нет. Мои коллеги в любом случае заказали бы изготовление у меня. И, предвосхищая ваш следующий вопрос: в прошлый раз такое зелье у меня заказывали больше трех лет назад.
— Власть любопытная штука, милорд. Вы любите загадки?
— Что ж, можно послушать.
— В комнате три больших человека. Король, священник и богач. Между ними стоит простой наёмник и каждый из больших людей приказывает ему убить двух других. Кто останется жив, а кто умрёт?..
— Зависит от наёмника.
— Разве?!.. У него нет ни короны, ни золота, ни благословения богов.
— У него есть меч, власть над жизнью и смертью.
— Если всем правят люди с мечами, зачем мы притворяемся, что власть принадлежит королям?
— Властью обладает тот, кто убеждает в ней остальных… Это обман, тень на стене…
Но… даже маленький человек способен отбрасывать очень большую тень.
Глава пятая. Imperium secretum imperiosissimum [85]
Один франкский философ заявил, что никогда не следит за временем, мол, «Время создано для человека, а не человек для времени». Этот самоуверенный субъект ставил время не выше обыкновенной служанки или куртизанки.
Для бауэров и прочих простолюдинов времени как бы совсем не существует, они меряют свою жизнь событиями и сезонами. Для них время — это тележное колесо, бесконечно вращающееся по одному и тому же заведенному циклу, а обыватель — муха, безвольно прилипшая к ободу.
Для купцов время — деньги.
Для людей же благородных, знающих, что такое власть, понимающих свои обязанности, время — безжалостный властелин, хозяин и погонщик. Время для них не похоже на тележное колесо и не является мерилом прибыли. Время предстает им подобным мельничным жерновам, а люди и их дела, чувства и надежды — брошенному в эти жернова зерну.
«Время — огонь, на котором сгорают наши жизни», — сказал другой мыслитель. И он был прав.
Вызов
1
В начале десятого часа Оттавио стремительно ворвался в «Серого гуся», все еще кипя от злости из-за бездарно проведенного дня. Брат еще не пришел, зато все обычные обитатели углового стола были в сборе: Уве, повесив свой серый кафтан на вбитый в стену гвоздь, скучал над тарелкой, на которой возвышалась груда птичьих костей. Сьер де Бержак выстраивал на столе перед внимательно слушающим его Вальтером ар Моссе какую-то диспозицию из хлебных корок и пустых кружек.
— Аааа, Оттавио, явились наконец, сударрь, — как обычно, на всю пивную разорался де Бержак. — Совсем нас позабыли позабрросили, господин аудиторр! — Судя по прорезавшемуся акценту, де Бержак был пьян в дрова.
Оттавио коротко поздоровался со своими, присел рядом с ар Моссе…
— Уж не тот ли это засратый судейский крючок, Оттавио Стрегон, по которому выгребная яма плачет?
Кабак заинтересованно притих.
Оттавио вдруг почувствовал себя находящимся на цирковых подмостках одного из убогих шутовских балаганчиков, колесивших по империи со своими дрянными пьесками и моралите. Сцена третья, наемник оскорбляет дворянина, и дворянин, естественно, закалывает наглеца. Первая фраза продекламирована, пора вступать второй партии.
Он наступил каблуком на огромный сапог Удо, крепко схватил за плечо покалеченной рукой уже начавшего подниматься Сьера де Бержака. На Вальтера он даже не смотрел, Вальтер знает, что делать, а самое главное, чего НЕ делать. Оттавио перевел взгляд на зачинщиков представления.
Их головы украшали роскошные широкополые шляпы, декорированные перьями, они были облачены в камзолы, шитые красными и оранжевыми нитями с цветными разрезными рукавами-фонарями. Обширные животы охватывали широкие кожаные, украшенные медными пластинами пояса. Ландскнехты — четверо. Вооружение — кинжалы. На фоне заполнивших зал, одетых в серое и черное, бюргеров и дворян эти участники постановки смотрелись истинными попугаями посреди курятника.
Один из обладателей невероятных шляп только что произнес первый монолог.
Чуть поодаль, прислонившись к косяку прохода в белый зал, стоял еще один наемник — офицер.
— Ты прав, Ганс, — пробасил второй наемник, огромный детина, наверняка получавший двойное жалование и пользующийся на поле боя фламбергом или гросс-мессером. — Энтот Стрегон похож на кусок дерьма, а значит, это…, и место ему в сральнике. А не за столом посреди приличного, ипать его в сраку, опщества!
Итого, какова диспозиция? Эти четверо только зачинщики, которые провоцируют Оттавио и его союзников пойти в яростную лобовую атаку. Они рассчитывают в начавшейся после этого массовой драке использовать преимущество ножей и кинжалов над длинными дворянским клинками.
Скорее всего, в черной зале поджидает резерв, готовый ворваться сюда с криком «наших бьют» и обеспечить ландскнехтам численный перевес.
Кто именно посреди массовой драки ткнул ножом в печень «засратого судейского крючка», выяснить впоследствии будет невозможно.
Что делать?
Сломать планы противника. В первую очередь — держать де Бержака покрепче.
— С чего это вы, дети пьяной маркитантки и осла, зачатые на куче нечистот в армейском обозе, решили, что имеете право бросать вызов наследнику рода монских Стрегонов, — высокомерно вопросил Оттавио, одновременно доставая пистоль и кладя его на стол, стволом в направлении противника.
Ар Моссе встал, скользнул за спину Оттавио и выхватил из под сваленной на лавку одежды два колесцовых пистолета, которые всегда носил с собой заряженными. Щелкнули взводимые курки. Да, Вальтер знает, что делать.
— Плетей захотели, смерды вонючие?
— Ты что творишь, Оттавио, а как же драка? — раздраженно зашипел на ар Стрегона де Бержак одновременно с воплем гориллообразного наемника:
— Ах ты, сучий потрох, щас я тяя по стене размажу, выблядок! — взревел здоровяк.
Именно этого Оттавио и добивался, самый горячий и тупой нападает, один выстрел — один труп. Пистолеты в руках ар Моссе охладят пыл остальных, может быть. Но вышло иначе.
— Что здесь происходит?! Солдаты! Во фрунт! — чего у братца не отнять, так это громкого командного голоса. А умение появляться в самый драматичный момент сцены он, видимо, приобрел, общаясь с Вальдштайном. Тот обожал проворачивать такие фокусы на поле боя, превращая битву из драмы в трагедию. Для врага, разумеется.
