Книга Дочь колдуна - Вера Крыжановская

Пораженная и скованная страхом Мила пристально смотрела на странное видение, привлекавшее ее к себе выражением чрезвычайной доброты и глубокой грусти, которыми дышало лицо незнакомки, и чувством любви, светившейся в ее взгляде. Вдруг послышался слабый, как бы издалека звучавший голос:

– Не бойся, Мила. Я – твоя несчастная мать и пришла предупредить… нет, умолять тебя покинуть это злополучное место, где тебя стережет ад. Ты уже и так достаточно несчастна, бедная душа, вырванная из тьмы; крещение не вполне, увы, очистило тебя, а связь твоя с бездной крепка и может снова увлечь тебя туда. Повторяю, Мила, беги из этого проклятого места и не помышляй никогда о замужестве. Ты причинишь несчастье и смерть тому, кто тебя полюбит: а дети твои, подобно тебе, будут несчастными, отверженными Небом. Беги, беги под сень монастыря, под защиту Бога, и в иноческой рясе ты найдешь покров, который спасет тебя. Ты найдешь покой лишь там, где совершается божественная служба, звучит священное пение, а запах ладана очищает воздух. Душу свою ты можешь спасти лишь у подножия животворящего креста и с горячей молитвой на устах. Молись! О, молись, дорогое дитя мое! Да хранят и поддержат тебя силы небесные; потому что от меня ты получила частицу неба, а часть адову унаследовала от отца. Но сила Христова побеждает ад. Ищи убежища у ног Искупителя, и Он спасет тебя.

Мила слушала, как зачарованная. Страх ее исчез и, наоборот, ее неудержимо влекло к себе прекрасное, кроткое лицо и любящий взгляд той, кто была ее матерью; ей хотелось броситься к ней. Она протянула руки, повторяя слово:

– Мама!..

Но вдруг подле нее выросла высокая, стройная фигура мужчины в черном. У него было прекрасное, но мертвенно бледное лицо, а взгляд, устремленный на женщину, все еще стоявшую на лестнице, светился недобрым огнем. Видение пошатнулось, как будто отодвинулось, а в глазах появилось выражение испуга и отвращения.

– Прочь, безумная, и не смей отнимать у меня моего ребенка. Она – моя и останется моей; аду, а не небу будет она служить! – резко крикнула мужская фигура и угрожающе подняла руку.

На пальце руки блестело широкое кольцо, а из камня заклубился черный дым, рассыпавшийся тучей темных точек, точно мошек, которые и накинулись на видение. Но в руке женщины появился крест и она протянула его в направлении гудевшего роя, который тотчас отхлынул перед великим символом искупления. Затем образ Маруси побледнел и растаял в ночном тумане.

В немом изумлении смотрела Мила на эту сцену, и когда исчез образ матери, перевела свой испуганный взор на внезапно появившегося незнакомца. Он уже не казался, конечно, «привидением», в нем сразу можно было признать человека из тела и костей. То был мужчина молодой и красивый, которого портила только его мертвенная бледность и зловещее выражение впалых глаз, горевших как уголья.

– Подними головку и смело гляди на меня, Мила. Я – отец твой и буду твоим руководителем!.. Я объясню тебе потом тайну твоего существа, – послышался звучный голос, – и буду учить тебя, а если ты окажешься прилежной и послушной ученицей, то получишь все, что пожелаешь: и человека, который тебе нравится, и громадное богатство, и силу наслаждаться радостями жизни. Но берегись следовать советам глупой женщины, сейчас являвшейся тебе. Ей я тоже предлагал счастье, любовь, здоровье и наслаждения; а она все отвергла, чтобы не изменить вере, которая, однако, не спасла ее от смерти. – Однако ты совсем расстроена. Довольно на сегодня; иди спать, но прежде возьми эту вещь: это мой приветственный подарок тебе.

Он взял ее руку и надел на палец кольцо. Почти мгновенно Мила выпрямилась, точно под действием электрического тока; струя живительной теплоты пробежала по жилам, наполняя все существо ее силой и не испытанной полнотой жизни; истома ее совершенно прошла. Она хотела взять руку отца, но он уже уходил, и она видела только, что он быстро спустился в сад, а затем исчез во тьме аллеи.

В лихорадочном волнении вернулась она к себе, собираясь лечь до возвращения Екатерины Александровны; но, войдя в комнату, принялась рассматривать кольцо. Оно было широкое, золотое, с рубином, величиной в горошину, восхитительного блеска и цвета.

Едва только она успела лечь и потушить свечу, как вернулась г-жа Морель, но Мила притворилась спящей и Екатерина Александровна не захотела ее тревожить. А та еще долго не спала. Она чувствовала себя счастливой и как-то необыкновенно успокоенной.

Она нашла отца, и тот обещал охранять ее, просвещать и дать все, что она пожелает, а главное – любимого человека. И все это не было галлюцинацией или сном, ибо доказательством служил сверкавший на ее пальце, подобно капле крови, рубин. Она решила скрыть от Екатерины Александровны это ночное приключение; не то она снова заведет болтовню о нервах, о ее расстроенном воображении, и только обозлит ее, да и кольцо она спрячет и не покажет. На этом решении она уснула…

XI

На другой день, за завтраком, прочитав полученные письма, адмирал заявил, что должен, к сожалению, уехать ранее обещанного срока, так как неотложное дело призывает его в Петербург.

Все, кроме Милы, были огорчены; она же, наоборот, почувствовала даже большое облегчение. Иван Андреевич всегда производил на нее гнетущее впечатление; она не выносила ясного и проницательного взгляда его серых, точно стальных, глаз. Когда он пристально смотрел на нее, ей казалось, будто ее прокалывают насквозь острой шпагой. Слава Богу, что этот странный человек уезжал; он внушал ей страх и почтение, но теперь, когда она нашла отца, он вдвойне, пожалуй, стеснял бы ее.

Мила сообразила, что у отца были, вероятно, веские причины скрываться и притом так искусно, что в течение двадцати лет никто не подозревал, что он навещает остров. Очевидно, лишь отцовская любовь побудила его открыться дочери.

Отъездом адмирала более всех огорчился Георгий Львович. Он очень привязался к старику, сходился с ним во взглядах, а их ежедневные разговоры в комнате Ивана Андреевича стали так ему дороги и необходимы, что он спрашивал себя, как жить без этих поучительных, интересных и разнообразных бесед.

Весь день Ведринский был скучен, раздражителен и не в духе.

После обеда он сильно поспорил с профессором, который прицепился к одному вычитанному в газете случаю, чтобы лишний раз восстать против всего «сверхъестественного». Дело шло о чудесном исцелении одной параличной. Ей явился Святой, а после того, как она побывала у его раки, то совершенно исцелилась. По этому поводу профессор смеялся над Святыми, над религией, вообще и над «обманом», к которому прибегают для поддержания в народе веры.

Адмирал не вмешивался в разговор и, когда спор особенно обострился, ушел к себе под предлогом укладки вещей, ввиду отъезда на другой день. Он приводил в порядок и собирал привезенные с собой книги, когда вошел весь красный от волнения Георгий Львович.

– Этот болван довел меня до бешенства своими глупостями, которые проповедует с таким апломбом.

– Вы сами виноваты, друг мой. С такими господами никогда не следует спорить! Себе только портишь желчь, а их ничем, не проймешь. Вспомните поговорку: «Quand on est mort c’est pour lonqtemps, quand on est bête c’est pour toujours».[8]