Книга Чумовая попаданка в невесту - Ульяна Гринь

— Янушка, голуба моя, ты же невеста, — отозвался Стоян, всё ещё не оборачиваясь. Я фыркнула:

— Я не хочу идти за княжича!

— Пошто, лю́бая?

— По то! Чего я там не видела?

— За княжичем будешь жить, как за каменной стеной. Княгиней будешь. Все богатства твои, чернавки, горнишные девки…

— Ага, а ещё рядом рохля и мямля, маменькин сынок!

— Рохля? — удивился он, покосившись на меня.

Я фыркнула и ссутулилась, опустила руки, как безвольный зомби, изображая княжича Сергия в церкви, когда он тащился за мамашей, цепляя ногу за ногу. Стоян прищурился:

— Вот такой он, княжич, значится? Ну а камни? Говорят, сундуки у княжьей семьи полны самых разных камней, какие никому не снились! Камни дают власть…

— Без любви никакие камни не нужны, — я коснулась ладонью его плеча, дрожа, провела вниз по спине, рисуя волну. Стоян отчего-то расслабился, откинул голову и позволил себе выдохнуть:

— Подумай хорошенько, боярышня! Опосля буде поздно.

— Не надо мне сто лет, чтобы подумать. Я хочу быть с тобой.

«Я хочу быть с тобой… Я хочу быть с тобой» — голос Бутусова, скорбный и внушительный, зазвучал в голове. Нет, нет, иди вон, не надо мне таких песен!

— Просто быть с тобой, жить, засыпать и просыпаться рядом… И освоить, наконец, тот пассаж с мечом, ну, когда ты вьёшься волчком!

Он обернулся ко мне, снова обнял, поймал взгляд. Тёмные глаза смотрели серьёзно и колко. Стоян сказал тихо, наклонившись к уху:

— Смотри не испужайся после… Может, я страшный, может, зверь дикий, может, чудовище?

— Ах-ах, сейчас описаюсь и ночами спать не буду, — так же шёпотом ответила я, прижимаясь к его груди.

— Свербигузка! — с улыбкой обозвал меня Стоян. — Рассвело, глянь. Бежала б ты, а то хватятся, шум подымут!

Я только улыбнулась, крепче прильнув к нему. Парень потянулся, накинул на меня плащ, оттолкнул легонько:

— И как только за стену выбралась из княжеских хором… А? Отвечай, лудка!

— Места надо знать! — я только язык ему показала, а Стоян хмыкнул:

— Ишь! Покажешь после?

— Будешь хорошим, послушным мальчиком — покажу!

Он покосился на меня как-то странно, но ничего больше не сказал.

Вдвоём мы выбрались из-под причала. Слава ёжикам, в такое раннее время никто не ходит на реку, а вот в городе уже, небось, шастают первые работники. Туда только порознь и можно. Перед дверью Стоян остановился, коснулся моей щеки пальцами и сказал строго:

— Не ходи боле простоволосой, Яна. Раз уж мне обещалась!

— Что же мне, шапку носить всё время? — не поняла я.

— Не мне тебя учить, голубка моя. Сама всё знаешь.

Последний поцелуй — самый сладкий, самый нежный, самый долгий — и я уже на улице. Огляделась, быстрым шагом двинулась вдоль забора к заветной калиточке с выломанным прутом. Щёки отчего-то горели, ныло в груди, словно застудилась, и только камни тихонечко постукивали под рубахой один о другой — тук-тук, тук-тук. В такт сердцу, в такт шагам. Тук-тук, Янка, тук-тук, Стоян твой, тук-тук, счастлива ли ты?

Счастлива.

Обернулась, бросила взгляд на оранжевое марево, поднимающееся из-за леса, и улыбнулась, выдохнув. Так счастлива, что хочется петь! Делать мы этого, конечно, не будем, да и счастье пока неполное. Заполучу Стояна целиком — тогда и спою что-нибудь любимое, из русского рока…

А пока надо выведать у Филомены, что носить на голове, чтобы не ходить простоволосой.

* * *

В горнице было темно и сыро. Опять Петяха заснул да за свечой не уследил… Печка совсем погасла вон. Стоян бросил взгляд в угол. Спит мальчишка. Армяком укрылся, шапку под голову, только светлые вихры с одной стороны, да босые чёрные пятки с другой торчат. Тоже нашёлся тивун княжеский!

Стоян усмехнулся, сбросив накидку и накрыв ею ноги сотничьего сына, взял пару полешек и отворил ещё тёплую дверку печи. Пришлось заново разжигать огонь, но даже глухой звон кресала над щепами не разбудил мальчишку. Чада всегда спят крепко. Стоян протянул заледеневшие ладони к быстро разгоревшемуся огню, с удовольствием погрелся, потом прикрыл дверцу, прислонился к изразцовому боку печи. Янушка не шла из головы. Застила взор эта девица, впору думать, что ведьма! Взаправду ведьма, только коснулась, и он не смог удержать желания, спустил семя, не воспротивился греху… Пришлось до мыльни идти, порты бросить в стирку, а домой возвращаться в одной рубахе.

Утренняя Заря лежала на лавке, мерцая солнечным камнем. Нет, не может эта боярышня быть ведьмой, вон, меч её признал, в руки дался, греет ладонь. Со времён язычницы Бояны, княгини и воительницы, ни одна женщина рода не смела коснуться её оружия. Баяли, однажды обернулась Утренняя Заря супротив внучки Бояниной да порезала той лицо. А Янушка крутит мечом да не запыхается! Сила в этой девице и внутри, и снаружи. Умна, пригожа, любознательна… Видит он её рядом: и в постели на соболях, и в гриднице на пиру, и в баньке на полке́. Закроет глаза — и вот она, Янушка, княгиня Белокаменной, по левую руку от него за столом, а детишек полна палата, и все походят лицами на него, Стояна, а очи у них карие, гречишного мёда, как у матери…

Отвалившись от печи, Стоян прибрал мечи: повесил Сварожича на стену рядом с парными дамасскими кинжалами, а Утреннюю Зарю чуть пониже пристроил. Неча ей в оружейной пылью зарастать, пусть ждёт туточки хозяйку свою новую, законную.

Свеча, разгораясь, искрила и дымилась перед иконой, а он стоял, полузакрыв глаза, и молился, то и дело осеняя себя святым крестом. Слова псалтыря, давно вбитые в голову отцом Порфирием, когда ученьем, а когда и палкой, говорились словно сами собой. А мысли то и дело сбивались. То на Янушку, то на неизбежность судьбы, то на видение кареглазых детишек… Точно таким был маленький Макарка — егоза, балабол и утеха для всех, от чернавки до тысяцкого. «Помяни, Господе Боже наш, в вере и надежде живота вечнага преставившихся рабов твоих Евпатия, Анастасию, отрока Макария. Даруй здравие и не забудь в своих мыслях Ольгу, Марию…» Стоян заколебался и добавил тихо: «И Евдокию». Да, теперича он будет поминать Янушку в своих молитвах…

«Во имя Отца и Сына, и Святога Духа. Аминь»

Стоян перекрестился медленно и широко, как учил отец Порфирий («не то в аду привяжут тебе калёное железо к руке, ако тяжко поднять да до плеча донести»), потом поклонился образу, отошёл к сундуку. Пихнув Петяху в бок, тихо сказал:

— Пробудись, тивун, мне порты надобно.

Мальчишка вскочил, затёр глаза кулаками, а Стоян потрепал его по вихрам:

— Ляг на лавку, поспи малёха ещё.

— К заутрене? — спросил Петяха сонно.

— Разбужу.

Мальчишка добрёл до лавки и кулём свалился на неё, мгновенно заснув. Стоян оделся и с улыбкой прилёг на постель, накинул одеяло на грудь, закрыл глаза. Ему сон не грозит. Мысли о Янушке не дозволят забыться…