Книга Княгиня Ольга. Две зари - Елизавета Дворецкая

– Как быстро у тебя все… – отозвался Вуефаст, тем не менее не в силах оторвать глаз от стройного, крепкого стана молодой женщины.

При взгляде на нее так и виделся исток могучего рода, десять здоровых сыновей, которых принесет она, и полсотни будущих внуков.

– Так мешкать нам некогда! Или ты не знаешь, что Святослав хочет до Гургана дойти? А туда путь неблизкий, на одном месте топтаться – время упустить.

Из гордости Вуефаст никак не мог дать ответ сразу, Эльга того и не ждала. Сперва ему нужно было уладить все дела в своем семействе: пройтись плетью шелковой по спине неразумного сына, что чуть не опозорил род постыдной тяжбой, а потом убедить жену, что это сватовство надо принять.

Через день к Эльге явился Унорог, брат Вуефастовой жены, и принес в шелковом платке яблоко – самое лучшее, какое можно было сыскать в закромах в конце зимы, а в яблоко были воткнуты семь серебряных милиарисиев Романа Старшего. Это был подарок от жениха невесте, и стало ясно, что именно так Унерад и Обещана теперь называются. Обратно боярин Унорог отправился, неся на плече длинный вышитый рушник, и это всему городу дало понять, что дело слажено.

Святослав тоже принял новость не сразу. Однако главные его возражения были предупреждены самим замыслом. Дань, завоеванную оружием его дружины, получать будут его же люди. Святослав, великодушный и щедрый к своим, не мог отрицать, что Унерад, в двадцать с чем-то лет лишившись глаза у него на службе, имеет право на хорошую награду – посадничество и красивую жену. А что ему же необходим мир в порубежной волости и свой человек в городце при броде, Святослав понимал и сам. Замысел был так хорош, что даже въедливый, не расположеный к соглашению со Святой горой Сфенкел не нашел, к чему придраться. Более того: под конец он искал подвох уже из зависти.

– Главное, тот выползок могильный, Етон, от нас и этой невесты не получит! – сказал Сфенкел, и это означало, что он замысел одобряет. – Кто ее добыл, тот и владеет.

Боярыня Улыба два-три раза посетила Эльгу, и день свадьбы уже был назначен.

– Я б не отпустил тебя! – говорил Святослав, трепля по плечу довольного Унерада. – Такой орел мне самому нужен…

– Да я и так твой, княже!

– Ты там обживайся на Горине, смердов к рукам прибирай. Я на тебя надеюсь – теперь уж мне там людей терять ни в каких сварах не придется. А стану войско в дальний поход собирать – жду тебя с дружиной.

– Уж я не замедлю, княже, чтоб мне… второго глаза лишиться!

С каждым днем и Святослав все лучше видел выгоды материной затеи: утвердившись на Горине, Унерад при надобности соберет там воев для похода в дальние края. Все только и говорили о доброте и мудрости княгини, сумевшей примирить, казалось бы, непримиримое и сделать счастливыми всех.

Воюн и Вуефаст не раз сходились у Эльги и у Святослава, обсуждая выкупы и приданое. Обещана еще оставалась среди служанок, но теперь Малуша отправляла ее только на чистые и легкие работы.

– Вот как божья воля управляет человеком! – говорила Беляница. – Была честного отца дочь, честного мужа жена – стала полонянкой, челядинкой. А была челядинкой – станет боярыней.

Сама Обещана и не знала, рада она или нет. Ее смущало уже то, что она так недолго вдовела. Молодого вдовца не осудят, если он возьмет другую жену хоть через день после похорон прежней, но вдове, пусть и молодой, обычай предписывал выждать год, а то и два. Однако княгиня не хотела и слушать о задержке. Эта свадьба нужна была для мира и благополучия Русской державы, а это великое дело не могло ждать.

Если девки приставали к Обещане с расспросами, нравится ли ей Унерад, она только кривилась, грозя расплакаться. Идти за русина ей казалось дико, как за лесного волка, но она узнала об этом замысле уже после того, как дал согласие Воюн, а не противиться же воле родного батюшки!

– И они тоже люди, хоть и свой обычай имеют, – говорил ей отец. – Все равно тебе, дочка, напряли суденицы средь руси жить, так уж лучше хозяйкой в доме быть, чем рабой! И дом-то будет завидный, их род среди руси в славе первый! А уедете жить в Горинец – ты и вовсе почти у нас окажешься, близ могил дедовых. И тебе, и нам с матерью радость.

– Вот мне Недоля напряла – не хочу за кривого идти! – твердила Обещана.

Но служанки вокруг только хохотали.

На Медвежий велик-день, когда на Святой горе «живым огнем» зажгли костер в честь наступления весны, Вуефаст и Воюн в присутствии князя с дружиной принесли совместную жертву и возложили руки на голову бычка, клянясь забыть былые раздоры. Через несколько дней предстояла свадьба, которая сделает их единым родом. С Эльгиного двора свидетелями были только Мистина и Лют – остальным, христианам, нельзя было присутствовать при жертвоприношении Перуну. Но после Святослав завернул к матери – рассказать, как все прошло.

Вместе с другими его слушала Малуша, тихо стоя на своем обычном месте у голбца. Пожалуй, никто из всех Эльгиных домочадцев не принял это удивительное дело так близко к сердцу, как младшая ключница. Втайне Малуша была горда, что все разрешилось так удачно благодаря ее вмешательстову: не отдай она Эльге снизку, та не придумала бы сосватать Унерада с Обещаной. Но такого исхода Малуша не ждала и теперь была потрясена не менее самой невесты. Люди Унерада убили мужа Обещаны, саму ее насильно увезли из дома, сделали заложницей, мало не рабой – казалось бы, ей суждено прожить жизнь в ненависти к нему и умереть, с последним вздохом призывая проклятье на него и его род. Но вот прошло всего два месяца – и княжеской волей она идет за него замуж! В свадебный дар он несет ей возвращенную волю, честь, почетное положение, а она ему – родство и влияние в своих краях.

– Ты его простила? – расспрашивала Малуша Обещану, после того как все было решено и свадьба стала неизбежной. – Ведь он мужа твоего убил.

– Ну, мужа не он сам убил… – кривясь, отвечала Обещана, которая и сама не знала, что ей сейчас приличнее – радоваться или негодовать.

Домарь уже рисовался ей смутно – будто бабкин брат, дед Копунец, что умер, когда ей было лет пять. Обилие совершенно новых чувств, впечатлений, открытий далеко отодвинуло ту Обещану, которой она была месяца три назад, и теперь она на многое смотрела другими глазами.

– Тебя саму он всего лишил! – настаивала Малуша, похоже, считавшая, что обязанность мести важнее. – Воли, родичей, очага родного!

– Чего лишил, то и назад вернет. Буду опять жить богато, не рабой, а хозяйкой в доме… боярыней. Так ведь водится. Мало ли родов детей сосватают и через то помирятся?

Но на самом деле Малуша думала не столько об Обещане, сколько о самой себе. Впервые ей пришло в голову: а может, и ее собственная тканина еще не окончена? Может быть, три ключа железных, что Эльга повесила ей на пояс, не навек замкнули ее судьбу? Как и Обещана и многие до них, она лишилась всего по вине киевских русов; перед стягом их вождя сложили головы ее, Малуши, родичи по отцу. Но, может быть, ее пленение – не конец пути, а только середина?