Книга Я заберу тебя с собой - Никколо Амманити

— Любите курить?

— Да.

— Что?

— Как — что?

— Что любите курить?

— «Честерфилд».

— А травку любите?

— Нет.

А голосок-то у Вальтера Кьяри дрожал как струна.

— Не-е-ет? А чего тогда трясешься?

— Я не трясусь.

— Ладно. Не трясешься, извини. — Он довольно улыбнулся и посветил фонариком в лицо Прекрасным Локонам. — Молодой человек говорит, что вы не любите травку. Так?

Мартина, заслоняя глаза рукой, кивнула.

— Что такое, ты даже говорить не в состоянии?

— Даже если мы выкурили пару косяков, что такого? — ответила Прекрасные Локоны резким и пронзительным, как скрип ногтя по стеклу, голосом.

«Э, да ты нахалка! Не то что этот ссыкун лопоухий».

— Что такого? Может, ты забыла, но в Италии это считается преступлением.

— Это для личного употребления, — возразила девка хозяйским тоном.

— Ах, для личного употребления. Что ж, посмотрим. Посмотрим, что получится.

Макс очутился в воде.

На животе.

Он не успел сообразить, защититься, ничего не успел.

Дверца распахнулась, и ублюдок схватил его за хвост обеими руками и выкинул из машины. На секунду Макс испугался, что он хочет ему выдрать все волосы, но сукин сын просто швырнул его на обочину, как мешок за веревку. И Макс полетел вперед, вниз головой, и упал лицом в грязь.

Он не дышал.

Приподнявшись, он встал на четвереньки. От удара грудью об асфальт легкие не работали. Он открыл рот и стал издавать гортанные звуки. Пытался вздохнуть, но воздух не поступал. Он задыхался, валяясь под дождем, а все вокруг затуманивалось и темнело. Черное и желтое. Перед глазами вспыхивали желтые пятна. В ушах стоял глухой звон и шум, похожий на далекий гул танкера.

«Я умираю. Умираю. Умираю. Черт, я умираю».

Но потом, когда он уже был уверен, что отдаст богу душу, что-то внутри него разблокировалось, открылся какой-то клапан, и поток воздуха хлынул в жаждущие легкие. Макс вдохнул. И еще, и еще. Лицо его стало из багрового красным. Потом он начал кашлять и отплевываться и вновь ощутил, как дождь течет по шее и мочит волосы.

— Вставай. Поднимайся.

Чья-то рука схватила его за ворот. Он снова стоял на ногах.

— Ты в порядке?

Макс отрицательно покачал головой.

— Да все с тобой в порядке. Я из тебя весь сон вытряс. Спорить могу, с тобой все в порядке.

Макс поднял взгляд.

Мерзавец стоял между машинами, совершенно промокший, разводя руками, как одержимый предсказатель или что-то типа того. Лица в темноте было не видно.

И Мартина. Стояла. Раздвинув ноги. Положив руки на дверцу «мерседеса».

— Если то, что вы выкурили, как верно заметила девушка, было для личного употребления, то надо убедиться, что у вас где-нибудь не припрятаны еще наркотики, а это уже гораздо серьезнее, намного серьезнее. Знаете почему? Потому что это называется нелегальное хранение наркотических веществ с целью сбыта.

— Макс, ты как? Все нормально? — спросила безнадежно Мартина, не поворачиваясь.

— Да. А ты?

— Все хорошо… — Ее голос дрожал. Она была готова заплакать.

— Чудесно. Я тоже прекрасно себя чувствую. Нам всем троим замечательно. Теперь можно заняться и серьезными вещами, — произнес полицейский, стоявший между машинами.

«Он сумасшедший. На всю голову больной», — подумал Макс.

Может, это вовсе и не полицейский, а какой-нибудь буйных псих, переодетый полицейским? Как в фильме «Маньяк-полицейский». А тот, другой полицейский, которого они видели раньше, — где он? Он его убил? В полицейской машине горел свет, но из-за стекавшего по стеклам дождя было не разглядеть, что внутри.

Фонарик полицейского ослепил его.

— Где вы это спрятали?

— Что? Нет ниче… го.

«Черт, я сейчас тоже зареву», — подумал Макс. Он чувствовал, как рыдания подступают к горлу, сотрясая кадык. Непроизвольная дрожь колотила все тело.

— Раздевайся! — приказал полицейский.

— Как это — раздевайся?

— Раздевайся. Я должен тебя обыскать.

— У меня с собой ничего нет.

— Докажи, — повысил голос полицейский. Он терял терпение.

— Но…

— Никаких «но». Ты обязан подчиняться. Я представитель конституционного порядка, а ты пойман на явном правонарушении, и если я тебе приказываю раздеться, ты обязан раздеться, понял? Или мне достать пистолет и приставить к твоей шее? Ты этого хочешь? — Он говорил спокойным тоном — таким, который обычно предвещает беду и насилие.

Макс снял клетчатую рубашку и положил на землю. Потом свитер и майку. Полицейский наблюдал, скрестив руки. Жестом велел продолжать. Макс расстегнул ремень, и штаны, бывшие на три размера больше нужного, свалились с него, как рваная занавеска, он остался в трусах. Ноги у него были безволосые, белые и тонкие, как прутики.

— Все снимай. Ты можешь прятать это…

— Вот! Вот здесь! Не у него. У меня! — заорала Мартина, все еще стоявшая положив руки на машину. Макс не мог видеть ее лица.

— Что у тебя? — Полицейский подошел к ней.

— Вот. Смотрите. — Мартина открыла рюкзачок и достала пакетик травы. Немного. Всего пару граммов. — Вот.

Это все, что у нее было.

Всего полчаса назад, на планете, находящейся за много световых лет отсюда, на планете с обогревом, музыкой группы «REM» и кожаными сиденьями, Мартина говорила: «Я хотела купить еще немного. Позвонила Пиноккио (Макс при этом подумал, что у дилеров всегда такие идиотские клички), но его не нашла. Тут немного, ну и ладно. Нам хватит, а то, если мы совсем обкуримся, не сможем заниматься…»

— Дай сюда. — Полицейский взял пакетик с гашишем и сунул себе под нос. — Не смешите меня. Это ошметки, остальное где? В машине? Или при вас?

— Честное слово, богом клянусь, это все. Больше нет. Правда. Иди ты к черту. Сукин сын. Прав… — Мартина смолкла и заплакала.

Когда она плакала, то казалась маленькой девочкой. Сопли текли из носа, под глазами растекся карандаш, синий ежик на голове опал, и прядки прилипли ко лбу. Пятнадцатилетняя девчушка, трясущаяся от рыданий.

— А в машине? Говори, что прячете в машине!

— Поди посмотри, скотина! Там ни хрена нет! — заорала Мартина и кинулась на него, сжав кулаки.

Полицейский схватил ее за запястья, Мартина рычала и плакала, а полицейский орал:

— Ты что вытворяешь? Что вытворяешь? Не усугубляй свое положение! — и он заломил ей руку за спину, она завопила от боли, а он защелкнул на ее запястье наручник, а второй пристегнул к дверце.