Книга Одна кровь на двоих - Татьяна Алюшина

Он думал всю дорогу от Москвы. Смотрел в окно и думал — как у них все будет?

Он принял решение, что будет, и Машка мало что могла изменить. Ничего не могла.

Он решил.

Он усмехался своим мыслям, придумывая, что ей скажет, как заполучит уже сегодня! Не будет он ждать, еще чего! Размышляя, как не напугать напором, а подвести плавно, без нажима, чтобы не запаниковала, не сбежала, а сама пошла, подсечь, как рыбу, — осторожненько, так чтобы и не поняла, что попалась.

Главное — заполучить, а потом уж он ей все объяснит и спросит обо всем.

Обед. Да, это то, что надо. Дачные посиделки по-соседски.

«В Гондурасе, говорят, нынче не сезон...» — вспомнил он ее слова, улыбаясь.

С его масштабом и настроением, в котором он пребывал от самой Москвы, легкий дачный обед не получился. Оговаривая меню со Львом Семеновичем, по совместительству профессиональным поваром, Дмитрий увлекся, в результате чего получился чуть ли не романтический ужин.

Да бог с ним, что получилось, то получилось!

Осип сообщил, где она сейчас находится, и Дима отправился за ней, осознав, что волнуется по-настоящему, и мысленно посмеиваясь над собой.

С ней за столиком сидел какой-то мужчина, сразу не понравившийся Диме.

«Бывший муж», — одними губами, беззвучно пояснил Осип.

Машка сидела спиной к барной стойке и ступенькам входа, закинув ноги на кресло, и не видела их с Осипом. Они присели за столик, стоявший прямо у нее за спиной, и слышали их разговор. Осип махнул молоденькой официантке, поспешившей к ним: ничего не надо.

А Дмитрий Федорович, прислушиваясь к разговору за соседним столиком, медленно закипал!

Радость, нетерпеливое юношеское предвкушение, воображаемые картины «как это будет», ожидание этого «будет», все, что горело, звенело, заводило, вдруг меркло, уступая место непониманию и поднимающейся злости.

Вот этот человек был ее мужем? Пять лет!

Он слышал их разговор, но даже Машкины злые, холодные однозначные ответы уже не могли остановить растущего в нем обвинения, закипающей злости, недоумения.

Что?! Вот этот надменный, спесивый, недалекий мужик мог стереть из ее памяти его, Дмитрия Победного? Она могла любить, жить, ложиться в одну постель, заниматься сексом с таким мужчиной? Это для нее важно?

Она вскочила с места и громко, четко выговаривая слова, говорила что-то злое, Дима не слушал, поглощенный внутренним раздражением.

«Ну, хватит!» — решил он и подошел к ним.

Ее «нет», которое он прочел в воинственной позе, лице, летящем обжигающими брызгами из глаз серебре, поддало силы набирающей обороты злости Дмитрия Федоровича. И то, что она согласилась, только когда встрял бывший муж, тоже подбросило дровишек!

Победный, который всегда контролировал себя, свои эмоции, людей, вступающих с ним в контакт, владеющий ситуацией, умело отодвигать чувства, чтобы объективно осмысливать и держать под контролем происходящее, сейчас не осознавал, прав или не прав, позволяя обвинениям шириться в его голове.

Обвинение, злость и разочарование.

Именно! Разочарование! Как обман, как в детстве шутка тупого взрослого, вместо конфетки подсунувшего ребенку пустой фантик!

И непонимание — как она, Машка, его бывшая Машка, чем бы она ни руководствовалась, могла выйти замуж и жить с таким человеком!

Краем сознания, еще не затопленным чер-нушным коктейлем, Дима понимал, что, не имея всей информации, строить обвинения на собственных эмоциях не самое умное занятие и не безопасное к тому же, но остановить растущую и крепнущую злость не мог.

Поэтому был Лев Семенович, облаченный в поварское, недоумевающий Осип, который предпочел скрыться с глаз, подчеркивание своего статуса, недовольство самим собой и от этого еще большее погружение в мутную злостную жижу.

После первых незначительных принятых фраз, чоканья «за вас — за вас» он спросил, контролируя интонации:

— Я отвлек вас от важного разговора в кафе? Что это был за мужчина?

Маша никак не могла взять в толк, почему он злится. То, что злится, и не просто злится, что-то кипит в нем, варится, ей было понятно как ясный день — он щурил глаза, золото радужки полыхало, то выплескивая лаву, то придерживая. Она чувствовала это пугающее клокотание.

Она, что ли, причина его настроения? Так, пардоньте-с! На обед она не напрашивалась, это была его инициатива. Что, пригласил, передумал, да деваться некуда?

И разозлилась в ответ: «Ой, да и ладно! Пусть себе злится, мало ли поводов у хозяев жизни злиться!»

— Бывший муж, — ответила ровно, — мы развелись месяц назад.

— Судя по всему, он против, — холодно и малозаинтересованно заметил он, так чтобы поддержать разговор.

— Да какая разница: против — не против! — как о больном зубе, скривившись, сказала Маша.

— Вы переживаете? Обидел? Изменил? — спросил он тем же тоном.

Она посмотрела на него, помолчала, отвернулась к спасительным речным пейзажикам.

— Да, я сегодня хватила через край. Но к семейным разборкам это не имеет отношения. Навязчивая докучливость чужого человека, который не понимает слова «нет».

— Как-то быстро, Мария Владимировна, через месяц — и чужой? — Дима чуть добавил в холодный тон тепленькой водицы удивления.

Маша снова повернулась и посмотрела на него. Дмитрий Федорович сидел в расслабленной, скучающей позе, откинулся на спинку стула, нога на ногу, в руке бокал красного вина.

Ни поза, ни нарочитая холодность тон а Машку не обманули, в нем что-то клокотало, он держал под контролем свое «варево», но на Машу волнами накатывали его эмоции такой силы, что мурашки бежали по позвоночнику.

«Ну, пусть себе!» — снова отмахнулась она мысленно.

— Вы его видели? Оценили?

Он кивнул — «видел, оценил, но промолчу...». Машка отвернулась — лучше она на реку будет смотреть, так проще!

— Ну вот. А я не видела и не оценила. Я тогда ничего не видела.

Она замолчала. Ей хотелось облечь в слова свое выстраданное понимание, рассказать Диме, но не Дмитрию Федоровичу, постороннему, не узнавшему ее человеку. Машка вздохнула — все равно он Дима, пусть и ставший другим.

— У меня один за одним умерли все родственники. Папа последним. После его похорон я вдруг поняла, что осталась на свете совсем одна. То есть абсолютно одна — ни друзей, ни подруг, ни родственников — совсем одна. Я так перепугалась! Всю жизнь жила в семье — бабушки, дедушки, мама, папа. У родителей были прекрасные друзья. И мне казалось, что это навсегда, я чувствовала себя защищенной. А тогда осталась как голая посреди площади. Друзей родителей давно раскидала жизнь по другим странам и городам, а кто и умер. Да к тому же я всегда очень много работала. Знаете, у нас в науке есть такое понятие: «чугунная поясница» — это про то, что, каким бы ты гениальным ни был, есть вещи, которые надо тупо «высидеть». Проштудировать, выучить, осознать, запомнить огромное количество научной литературы, учебников — базу — и очень много написать. От одиночества и страха я совсем закопалась в науку. Вот тут и появились