Книга Элеонора. Мои поцелуи вкуса крови - Злата Линник

— Я бы тоже не стала есть такое, вдруг это заразно?

За несколько месяцев до этого

Бизнесмен Сергей Антонов в который раз открывал и закрывал бронированную дверцу сейфа. Что толку в деньгах, когда жизнь летит под откос?

На множество электронных писем, от которых, казалось бы, даже модем должен был раскалиться, ответила короткой фразой. Потеряв терпение, он не поленился сам дозвониться до филиала, и что же? Госпожа президент отбыла в Европу по срочной надобности. Откуда только такие слова выкопали?

Врут, конечно. Его, учредителя и законного, блин, мужа, пинают, как ненужный хлам. За Надежду она, что ли, разобиделась? Так у каждого мужчины таких историй пара-тройка за душой всегда найдется. Да и к тому же у него давно там все кончено, уже целый месяц как. Эта прынцесса со слезами швырнула ему на стол заявление по собственному, которое он сразу же подписал, чтобы никогда больше не видеть это глупое создание. Ушла и, между прочим, оставила всю документацию в таком беспорядке, что теперь девочки всем отделом расхлебывают… Премию им, что ли, пообещать за вредность? Да нет, обойдутся, и так часами сидят в Интернете.

…Нет, поеду и сам на месте разберусь, что они там крутят. Вот пошлю все куда подальше и поеду! Поручу секретарше заказать билеты на ближайший поезд до Будапешта. Комфорт не важен, хоть в плацкарте, хоть на багажной полке — главное, чтобы ближайшим поездом, и желательно на сегодня.

Но не успел он даже поднести руку к селектору, как отчаянно затрезвонил городской телефон, а сотовый выдал отрывок мелодии про тореадора. Выслушав срочные и такие несвоевременные сообщения, Антонов швырнул трубку на место, с трудом справившись с желанием разбить сотовый об стену. После этого он принялся рыться в записной книжке и перелистывать визитницу, в малопарламентском духе высказываясь о тех, кто срывает поставки. Также было высказано несколько предложений, какими методами следует воспитывать таких, с позволения сказать, бизнес-партнеров.

Снова настоящее время, питерская больница

Ну вот, новый год, порядки новые. Нет, я — точно псих или, того хуже, маньяк. Я и раньше кровь сдавать не особенно любил, но чтобы такое! Короче, сажусь как порядочный, протягиваю руку этой мочалке третьей свежести, морду лица отворачиваю, чтобы не видеть, как она меня садировать начнет. Некоторых баб хлебом не корми, а дай над кем-нибудь поиздеваться…

Короче, гляжу, а там — пробирки, в каждой крови по чуть-чуть, по глоточку. Это еще ничего, а самое хреновое, что мне до смерти хочется все это выпить. Да какое там выпить! Стекляшки, на которых капельку крови размазывают, — и те бы вылизал. Хотя пойло, прямо скажем, не фонтан: и подпорченное уже, и у тех, кто эти анализы сдавал, медицинская карточка явно потолще уголовного кодекса. То ли дело свежачок, прямо из тары… Вторую слева пробирку трогать нельзя, даже с большой голодухи, — там такое, что подумать и то жуть берет. Правда, хозяину крови об этом пока что не сказали… Откуда я все это, блин, знаю?

Или уж, в самом деле, подобраться к этой мымре крашеной, прихватить аккуратненько и… Ее кровь должна быть сладкой, с привкусом зеленого высокогорного чая. Странно, у меня ощущение, что я такое проделывал множество раз, что я когда-то прекрасно знал, как это делается, и ловил дикий кайф. И к тому же я уверен, что совесть тогда не напоминала о своем существовании. А в последний раз почувствовал нечто в таком роде, когда старушка в магазине выронила кошелек, а я вместо того, чтобы вежливо ей его отдать, поднял и сунул в карман, С этим все понятно: если чистосердечно признаться, козел я распоследний, а тут что? Что за вонь такая?

— Больной, вы что, уснули? Все, можете идти! Господи, и что это за мужчины такие хлипкие пошли?! Только не вздумайте в обморок хлопнуться, тащить вас все равно некому. Ну, как самочувствие?

— Благодарю вас, уже лучше. Прошу извинить мою слабость, в полнолуние все чувства невероятно обостряются.

…Это же надо, как он культурно выражается, а по виду — гопник гопником. На физиономии прямо написано: «два класса плюс коридор», да разве что какая-нибудь занюханная путяга или, как их по-современному называют, «профессиональный лицей».

Вот и пойми-разбери этих нынешних. Другой, наоборот, в костюмчике, в очках и при галстуке, и дорогим одеколоном от него на километр несет, а рот откроет — хоть святых выноси.

* * *

— Итак, молодой человек, как вас зовут, помните?

— Эрнест фон Штейнберг, с кем имею честь?

— Замечательно! А теперь, пожалуйста, то же самое и по-русски.

— Извините, я хотел сказать, Кузовков Виктор Дмитриевич, год рождения…

— Нет-нет, на сегодня достаточно. Не стоит так напрягаться. Вы помните, почему вы здесь?

— Нет… Кажется, я попал в аварию. Могу я узнать, как моя машина? Где она?

— Ваши родственники ее уже забрали и отвезли в автосервис. Меня зовут Владимир, я работаю здесь психологом. Вы не против, если я еще к вам зайду и мы немного побеседуем?

— Благодарю вас, с удовольствием.

…Вот козел нестроевой, врет прямо в глаза и не краснеет! Какие еще мои родственники? Маманя, что ли? Да она неизвестно когда в последний раз трезвой была, а уж о том, чтобы за руль сесть… Или папаша с того света? Да и какой, к свиньям, автосервис, когда какой-то урод засадил моей красавице целую очередь в бензобак. Грохнуло, мама не горюй.

Мама… Ничего не понимаю: не было у нас никакого пианино, тем более старинного. Дед, помню, шутил, что пианино в доме — это мещанские замашки вроде фикусов и канареек. Пела она, только как выпьет, народные, из тех, что в приличном обществе не повторить.

Но почему же тогда она вспоминается мне в длинном шелковом платье, как на картинке из учебника истории… Она играет на клавесине, я узнаю менуэт, за ним следует какая-то веселая мелодия. Мама вполголоса напевает романс, который недавно вошел в моду. Как жаль, что я не помню слов.

Горят свечи, гости внимают пению. Я еще маленький и должен оставаться в детской под присмотром бонны, но я удрал от ее бдительного ока и наблюдаю за всем с верхней галереи…

Но это же был не я, не могло со мной быть такого!

И в то же время это мои собственные воспоминания. Я помню, как пахли пыльные занавеси на галерее, как поскрипывали ступени лестницы, хотя я старался еле наступать на них. Помню солнечный свет, льющийся сквозь витражи часовни замка. Она всегда стояла пустая, на мои вопросы старшие отделывались ничего не значащими фразами. И лишь потом я узнал. Ну, доктор Моро, попадись мне только — порву как бобик тряпку, моргала выколю… вызову на дуэль и насажу на свою шпагу, как на вертел.

Так, опять начинается. И ведь посоветоваться не с кем, один перед проблемой, как Ахиллес перед Троей. Не с психологом же этим откровенничать. Этот только и думает, что о своей диссертации об особенностях амнезии. Я для него не более чем практический материал. Выпотрошит и в психушку сдаст, и ведь совесть его мучить не будет…