Книга Письма к императору Александру III, 1881–1894 - Владимир Мещерский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но в той же Пермской губернии, и именно в Екатеринбурге, был прокурор Попов. Становой брал взятки по-старому, а прокурор Попов брал по-новому: он занимал деньги у всех, даже у полиции и у тяжущихся, и никому не платил; затем купил себе имение. Узнали судебные власти про его проделки. И что же? Предали суду как станового? Нет, попросили уехать и причислили к Министерству юстиции, держали так с годик и затем, невзирая на позор, назначают товарищем прокурора в Москву. Вот сильное доказательство, какую войну ведет с правительством судебное ведомство.
К концу года по Петербургу гуляют легенды, героями которых являются те или другие государственные лица. Например, легенда о [А. А.] Половцове, который будто бы уходит, а уходит потому, что прогнал из дома [А. Л.] Штиглица судебного пристава, пришедшего опечатывать имущество, и потому что скрыл будто бы значительную часть полученных женою его капиталов[139]. Легенда даже сочинила целый разговор Государя с министром юстиции[140] по этому поводу и услужливо назначила Половцеву преемника в лице [А. Н.] Куломзина. Откуда взялась эта чепухообразная легенда, не знаю. Другая легенда повествует о помолвке дочери князя [М. С.] Волконского с сыном Вел. Кн. Михаила Николаевича Георгием. Третья легенда – о какой-то ссоре [А. Я.] Гюбенетта с [К. Н.] Посьетом, и об уходе первого.
[Е. Н.] Семенова, знаменитая героиня дела об убийстве Сарры Беккер, как гласит молва, явилась снова к прокурору заявлять, что она убила Сарру Беккер.
Все жалуются на безденежье, а между тем в январе предвидится до 30 балов, и 200 рублей за платье барышни считают дешевизною.
Получил от брата[141] из Крыма очень встревоженное московскими толками письмо. По-видимому бестактность или, проще, глупая болтовня [А. А.] Киреева, сопровождавшего В[еликого] К[нязя] Конст[антина] Ник[олаевича] в Москву, в ее гостиных главная причина этой тревоги. Она характерна, и самое письмо брата характерно, ибо свидетельствует, как чутки горячо и честно преданные Престолу сердца к малейшему даже фантому опасности.
Вот что брат пишет: «Depuis quelques jours je suis dans de grandes angoisses; et ne sais, si je n’en deviendrai pas fou avec beaucoup d’autres. La visite du G. D. C. à Moscou m’a déjà plongé dans la désolation. L’histoire du conservatoire est naturelle; il en est le chef, et y va souvent. Mais cette fois il a fait tout cela avec церемонии; il est allé voir des écoles, des fabriques, (au moment où les ouvriers se remuent, ce qui du reste n’est pas étonnant, l’inspecteur des fabriques de Moscou, étant le professeur à l’université [И. И.] Янжул, un des plus rouges de la bande) et en outre le chef cette fabrique [Н. А.] Алексеев, qui est un des candidats aux fonctions de Голова. Plus mauvais signe encore – ce gueux de [Vl. A.] Dolgor[oukov], à son premier passage, s’est dit malade, qui a été cette fois fort aimable diner, etc., etc… Le général K[ireiev] a été chez les nôtres (у жены брата) et là très ouvertement a dit que Tolstoy branle dans le manche, et que si on le chasse, – [А. В.] Головнин fera de suite chasser [I. D.] Delianoff. Lui, le général K. se réserve dans le partage très modestement sa place de [К. П.] Победоносцев. Il est stupide, on le sais, mais qu’il parle de tout cela si ouvertement, c’est preuve qu’ils[142] n’abandonnent pas ni la lutte, ni l’espoir d’une victoire. Est-ce vrai? Si – oui, c’est donc la mort de la Russie!»[143]
В ответ на это испуганное письмо, я немедленно телеграфировал брату в Ялту: «Reçu lettre, rien ni vrai, ni vraisemblable»[144], желая его успокоить и дать встретить новый год с облегченною и успокоенною душою. Тем не менее это письмо доказывает, как велика еще нервная тревожность в честном русском обществе.
Кончаю год, как русский – с надеждою, как христианин с верою, как издатель с благодарностью к Богу, как Владимир Петрович – с глубокою грустью. Безусловное молчание Государя на мое письмо[145] явилось несомненным доказательством того, что я не стою той милости, которой просил при мысли о десятилетии моего издательства; а не стоить этой милости значит быть очень далеким от Его сердца, а кто от Его сердца так далек, тот меньше имеет сил и прав быть Ему полезным и пригодным, чем он желает, мечтает и просит о том Бога.
Мысленно прошу Государя простить мне мою просьбу; не вернусь к ней и, кончая в своем одиночестве год, рад, что без всякой горечи благодарю только Государя за все, за все, и грусти минуты не даю ни смущать себя, ни клонить к унынию.
Я бодро и твердо верю, и сильнее прежнего, что Бог не оставит Государя, ибо Он чист и честен и благолюбив перед Ним. Ложь и дурные замыслы разобьются об Него.
Сегодня узнал, что Государь подписал указ о присоединении к ведомству Мин[истерства] нар[одного] просвещения тех женских учебных заведений, которые вошли в состав Учреждений Импер[атрицы] Марии[146] случайно. Со всех сторон слышу одобрение этой меры и сочувствие к ней.
