Книга Главная тайна горлана-главаря. Взошедший сам - Эдуард Филатьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вечером поэт был в театре Зимина, где перед студентами выступал нарком Луначарский. Анатолий Васильевич впоследствии написал:
«Говорить о Владимире Ильиче было трудно, как всегда в момент слишком больших потрясений. То, что я говорил, кажется, невольно вылилось в речь достаточного воодушевления, так что В. В. Маяковский, с которым я встретился сейчас же по окончании моего выступления, крепко пожав мне руку, сказал мне: «Хорошо говорили!»».
Генрих Ягода в очередной сводке для Кремля о январе 1924 года написал:
«Смерть т. Ленина вызвала резкий сдвиг в настроении рабочих, которые характеризуются как инстинктивное чувство единства».
Сталин подчеркнул эту фразу чёрными чернилами. Поскольку положение в деревне его не очень интересовало, остались неподчеркнутыми фразы, в которых говорилось про…
«…ухудшение экономического положения крестьянства, крайне тяжёлое положение бедноты и отчасти середнячества».
В Колонный зал Дома Союзов (проститься с усопшим вождём) Брики и Маяковский отправились вместе.
Лев Никулин (Олькеницкий):
«Ничем не приметный дом в Охотном ряду, близ гостиницы «Москва», которой тогда не было в помине. В этом доме была редакция «Рабочей газеты». В лютые морозные ночи, когда Москва прощалась с Лениным, когда к Дому Союзов медленно двигался неисчерпаемый людской поток, и облака пара от дыхания клубились над головами людей, в комнату редакции вошёл застывший от холода Маяковский.
Он снял перчатки, подул на руки и глядел сквозь замёрзшее оконное стекло; это длилось недолго, несколько минут. Вот он уходит, снова пересекает улицу и опять – в который раз! – идёт в самый конец очереди, где-то за Страстным монастырём, чтобы ещё раз вместе с народом, в тесных рядах, плечом к плечу с рабочим людом Москвы и России пройти через Колонный зал перед гробом Ленина.
Таким запомнился Маяковский в траурные январские ночи 1924 года, его лицо, застывшее от холода, и глаза, скорбно глядящие в темноту ночи».
Других свидетельств о том, что Маяковский многократно выстаивал в очередях, чтобы проститься с вождём, нет. Так как эти воспоминания появились в печати уже тогда, когда Маяковский был признан «лучшим поэтом советской эпохи», не трудно предположить, что Лев Никулин просто написал то, что тогда нужно было писать.
Илья Шнейдер – о том, как отреагировал на кончину вождя другой поэт:
«Мне рассказывали, что видели его в Колонном зале: Есенин простоял долгие часы около гроба Ленина…»
Где был Есенин 27 января (во время похорон Ленина), свидетельств не сохранилось. Маяковский тот день провёл на Красной площади.
А Лариса Рейснер опубликовала в «Известиях» очерк под названием «Завтра надо жить, а сегодня – горе».
А жизнь продолжалась. Вот как Матвей Ройзман описал Москву той поры:
«Зимой 1924 года я шагал вверх по вздувшейся снежными сугробами Тверской. Бойкие бабёнки в шерстяных платках и дамочки в облезлых меховых куртках и шапках торговали горячими пирожками с урюком, конфетами, сделанными из кофейной гущи и сахарина, вездесущей пшённой сваренной на воде кашей – увы! – с маргарином.
Работали частные магазинчики – парфюмерные, галантерейные, и юркие представители нэпа – эти калифы на час!
– выглядывали из дверей, не идёт ли с портфелем грозный фининспектор… В окнах магазинов, кафе, на афишных тумбах, как и в газетах, Яков Рацер в самодельных стихах расхваливал свой уголёк, Функ – волшебную пасту для обуви, а Глик – химические снадобья против тараканов, клопов и мышей. Повсюду висел красный картонный круг ГУМа с зазывным объявлением: «Всё для всех!»»
Борис Бажанов рассказал о том, что происходило тогда за кремлёвскими стенами:
«Новый пленум ЦК 3 февраля обсуждает вопрос о созыве очередного съезда, но, главное, заслушивает доклад «военной комиссии ЦК» и после резкой критики, направленной внешне против военного наркомата, а по существу против Троцкого, постановляет «признать, что в настоящем своём виде Красная Армия небоеспособна», и что необходимо провести военную реформу».
Корнелий Зелинский высказался тоже, написав статью «Советский Парнас»:
«В тяжёлые годы у нас не было хлеба, но была поэзия. Останавливались поезда, но поэты ухитрялись печатать свои книжки на серой обёрточной бумаге, в которую заворачивали бутылки».
5 февраля поэты-конструктивисты собрались на совещание. Их было всего трое: Корнелий Зелинский, Вера Инбер и Илья Сельвинский. Принятое ими решение было записано в духе времени:
«Слушали: Об издании двухнедельной литературной газеты.
Постановили: Считать необходимым издавать двухнедельную газету как орган группы конструктивистов».
Одним из первых поэтов, кого конструктивисты пригласили к сотрудничеству, был Илья Эренбург. Ему сообщили об этом, и он 6 февраля ответил:
«Согласен принять участие в литературной газете в случае, если она не будет являться органом «конструктивистов»… И. Эренбург».
Своя газета конструктивистам была нужна ещё и потому, что они в ту пору активно заявляли о себе не только стихами, но и газетными статьями. Так, Корнелий Зелинский принял участие в бурной дискуссии о том, где и как похоронить скончавшегося вождя, и опубликовал 9 февраля статью «Ленин и его гробница (ответ Л. Красину)». В ней, в частности, говорилось:
«Тов. Красин в своей статье «Архитектурное увековечивание Ленина» («Известия»)… предлагает уйти с гробницей с поверхности Красной площади под землю. Там, под землёй, развернуть залы и переходы и соединить их с могилой Свердлова и братскими могилами…
Я не могу согласиться с предложением Л. Красина».
И Зелинский рассказал, как ему видится гробница вождя:
«Вышка Ильича. Широкий движущийся тротуар. Дворец труда.
Естественно, что для этой цели придётся исторический музей и храм Василия Блаженного разобрать и перенести куда-нибудь в сторонку от большой дороги мира.
Вышка Ильича будет маленьким центром мира, радиофокусом вселенной, маяком всех матросов, которые, оставив старые берега, будут выплывать в неизведанное и трудное море».
