Книга Главная тайна горлана-главаря. Книга 4. Сошедший сам - Эдуард Филатьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Какие вопросы задавались Маяковскому, и как он на них отвечал, можно судить по отчёту, который – под заголовком «Визит известного русского поэта» – опубликовала 14 мая варшавская газета «Эпоха»:
«Прежде всего, мы спрашиваем его о цели приезда в Польшу.
– Я прибыл сюда в целях установления связи с польскими литераторами и нахожусь здесь в качестве члена ВОКСа.
– Что это такое?
– Всероссийское общество культурной связи с заграницей».
Редактор журнала «Польска вольность», беседуя с советским поэтом, тоже спросил:
«– Можно ли узнать, с какой целью вы приехали в Варшаву?
– Познакомиться с людьми, посмотреть город… Я приехал по своей инициативе, на собственный счёт, сам по себе.
– Вы являетесь членом партии?
– Нет…»
Странное впечатление производят ответы Маяковского. Его спрашивают о цели приезда, а он – как бы с порога отметая все подозрения в его сотрудничестве с ОГПУ – заявляет о своём членстве в ВОКСе и трижды (!) объявляет себя исключительно частным лицом (приехавшим «по своей инициативе», «на собственный счёт», «сам по себе»).
Вновь возникает впечатление, что образ «частного лица», путешествующего по загранице «на собственный счёт», придуман на Лубянке. Ведь в стране Советов всюду, где бы Маяковский ни выступал, он говорил, что поддерживает политику, проводимую большевиками, а за рубеж ездит за счёт советских граждан («за ваш, за ваш счёт, товарищи!» – заявлял поэт, отвечая на вопросы своих слушателей).
А в Варшаве Владимир Владимирович говорил то, что придумали для него лубянские товарищи:
«Я свободный человек и писатель. Я ни от кого материально не завишу. А морально я связан с тем революционным движением, которое перестраивает Россию на началах всеобщего равенства».
Полякам было хорошо известно, каким невероятным преследованиям подвергаются в Советской России противники большевистского режима. Поэтому Маяковского спросили:
«– Вы не испытываете никаких стеснений?
– Никаких. В том случае, разумеется, если писательская деятельность не направлена в сторону контрреволюции…
– Сидели ли вы в тюрьмах?
– Сидел до революции. А теперь выступал несколько раз с чтением своих произведений в тюремных клубах…»
Непонятно, что за «тюремные клубы» имел в виду поэт. В советские концентрационные лагеря он, вроде бы, не заглядывал, а в большевистских застенках, которые размещались в бывших царских тюрьмах, никаких «клубов» не существовало.
Кстати, любопытное совпадение! Владимир Маяковский (давая интервью польским журналистам) и Елена Юльевна Берман (отвечая на вопросы британской службы безопасности), не сговариваясь, упомянули о «клубах»: Владимир Владимирович – о «тюремном», Елена Юльевна – о «клубе Аркоса».
Но вернёмся к беседе редактора журнала «Польска вольность» с гостем «из красной Москвы»:
«В это время появился фотограф, чтобы запечатлеть на пластину образ русского поэта. Маяковский садится, позирует около стола.
Спрашиваю:
– Так вы напишете о Польше по возвращении в Россию?
– Напишу.
– Хорошее или плохое?
Маяковский уклончиво улыбается».
Александр Михайлов обратил внимание ещё на одно заявление Маяковского в его беседе с польскими журналистами:
«Отвечая на вопрос, какую роль сейчас в России играет поэт, Маяковский отвечает:
– Важнейшую. Он является учителем народа, воспитателем его ума и совести».
Высказывание любопытное. Ведь «учителем народа» называл себя человек, который с трудом одолел четыре класса гимназии, писал с ошибками и за 34 года жизни так и не научился расставлять знаки препинания.
Александр Михайлов приводит в своей книге слова Василия Катаняна (не уточняя, какого именно – отца или сына):
«Кто-то однажды высказал предположение, что Маяковский, разъезжая столько по заграницам, наверное, хорошо владеет языками. Владимир Владимирович удивился:
– Почему вы так думаете?
– А как же – гимназическое образование плюс заграничные поездки…
– К сожалению, – возразил Маяковский, – заграничные поездки минус гимназическое образование».
Иными словами, сам поэт считал, что гимназического образования у него нет.
А что же тогда у него было?
Если сказать по-современному, то всего лишь начальное образование. Среднего он не осилил.
Вернувшись в Москву, Маяковский опубликовал в печати несколько очерков: «Ездил я так», «Поверх Варшавы» и «Наружность Варшавы». В них страна, гостеприимно принимавшая поэта, подверглась язвительному осмеянию:
«Варшава на Париж похожа так, как киоск Моссельпрома на Сухаревскую башню…
Если Париж кишит наряднейшими модницами и модниками, то здесь десяток-другой пижонов кокетничает вышедшими на пенсию модами…
Военщина Польши назойлива и криклива…
Магазины полны – но… есть всё, кроме того, что вам нужно…
У многих поляков уже яснеет ответ на вопрос – быть ли советской республикой в союзе других республик или гонористой демократической колонией…»
Даже поэта Юлиана Тувима, который перевёл на польский язык «Облако в штанах» («Облак в споднях»), Маяковский представил насмешливо-уничижительно – как…
«… вдохновенно глядящего, поэтически трясущего руку…».
Такие ли отчёты о проделанном путешествии должен был предоставлять своему народу его «учитель» и воспитатель его «ума и совести»? В своих отчетах Маяковский говорил:
«Мне жаль Европу! Не знать стихов Асеева, Пастернака, Сельвинского – это большое лишение!»
Есть ещё одна непонятная загадочность в поведении странствовавшего поэта – за одиннадцать дней своего пребывания в польской столице он дважды менял место своего пребывания. Зачем?
Если первую смену жилья ещё как-то можно понять: захотелось предстать перед польскими журналистами этаким преуспевающим литератором, и более дорогой номер, конечно же, придавал солидности, то второй переезд из-за чего?
И зачем вообще надо было оповещать советских читателей о том, в каком именно номере давалось то или иное интервью, где именно приходилось позировать карикатуристам и фотографам? Маяковский никогда об этом не писал, рассказывая о своём пребывании в Париже, Риге, Берлине, Праге и Нью-Йорке.
