Книга Безумие Дэниела О'Холигена - Питер Уэйр

Алисон вполне представляла лицо Дэниела, но не хотела говорить об этом с Ларио. Эмили окинула взглядом груды исковерканного металла.

— Он проведет в больнице несколько месяцев.

— Тем больше у нас времени. Я приготовил на обед карри. Кто-нибудь хочет есть? Я — да.

— Ларио, он в коме.

— Не проблема. Поговорим тогда, когда пора будет красить. Даже и тогда — не обязательно.

Это было лучшее в Ларио и худшее в нем. Великая слепота, забвение и вместе с тем — безумная сила. Он был такой же жертвой оптимизма, какой Дэниел — жертвой уныния. И ничего не мог с этим поделать, просто был таким — и все.

Алисон взяла его за руки и обхватила ими себя.

— Ларио, послушай. Он может не выжить.

— Ну уж пусть постарается. Он нанес мощный удар по эксплуататорам калек.

Она уже прикорнула на его бочкообразной груди.

— О чем ты говоришь?

— Эти фашисты варганят искусственные руки и ноги. Обдирают калек: людей, лишенных частей тела. Ты бы видела их лица сегодня утром! Он нанес им мощный удар, Али.

— Дорогой, он был пьян в стельку. Вчера, когда я заходила за книгами, у нас случился тяжелый разговор. Он очень расстроился.

— Вот именно. И тем не менее довел все до конца. Естественно, что он выпил, прежде чем совершил свой антифашистский прыжок с хайвея. То, что он был в бешенстве, ничуть не уменьшает смелость и идеологическую правильность его поступка. В книге Че «Партизанская война» говорится…

Алисон отстранилась и надулась.

— Когда-нибудь, Ларио, я напишу книгу о жизни с тобой и назову ее «Партизанское супружество». А пока я иду спать.

— Я тоже, — зевнула Эмили.

Алисон поцеловала Ларио.

— Если позвонят из больницы…

— Знаю, знаю. Я не буду говорить, в каком состоянии мотоцикл, не буду его беспокоить. Я ведь не дурак, Али. — И он продолжил раскладывать детали.

Алисон чувствовала себя безнадежно уставшей. Справиться с реакцией Ларио на обстоятельства было ничуть не легче, чем с самими обстоятельствами, но когда она опустила, прикрывая слепящий утренний свет, штору и включила кондиционер, она почувствовала, как утешил ее отказ Ларио даже представить себе смерть Дэниела. Алисон рухнула на постель. Если Ларио говорит, что этого не будет, значит, и вправду не будет.

«Каждый день, что он остается жив, маятник все больше склоняется в его сторону». Доктора еще раз прооперировали Дэниела и доложили, что некоторые части его тела могут жить без поддержки медицинских аппаратов.

«Уже три дня, — подумала Алисон. — Почти четыре. Но все еще маятник».

Через несколько дней к Ларио на полу его пустой комнаты присоединилось несколько человек, которых она никогда раньше не видела, — его друзей времен «Ангелов ада».[57] Им всем было под пятьдесят: заповедники прошлого. Почти все бородатые, с татуировками, растолстевшие от ритуального потребления «Фостерс-лагера».[58] Кажется, они могли пить его даже во сне. Они называли себя финками. Днем один из них работал почтальоном, другой водил грузовик; были также мясник, мебельщик, слесарь, дрессировщик собак. Иными вечерами, когда она и Эмили возвращались со всенощной из больницы, на заднем крыльце валялось по пятьдесят-шестьдесят пустых пивных банок, а вечерняя работа еще не начиналась. Но, как сказал Ларио, все они были специалисты, настоящие мастера, досконально знавшие, как натянуть и отладить спицы в колесе, как смешать фольгу для отшлифованного вручную бензобака, как сварить блестящую эмаль, которая вернет Могучий Мотор к великолепию новой жизни.

В пятницу вечером, через две недели после Великой аварии Эмили и Алисон дежурили возле койки бесчувственного Дэниела. Эмили читала журнал, Алисон дремала. Ни одна из них не заметила, как дрогнуло его веко, как искоса открылся и уставился в потолок его зеленый глаз.

Глаз сделал глоток света вдоль оптического нерва, первое неясное свечение после двух недель темноты. Сознание слегка всколыхнулось. Поплыли слова, складываясь и разбиваясь бессмысленными узорами, пока случайно не обрели порядок:

«Что происходит?»

Нет ответа.

«Я ничего не чувствую. Я не чувствую тела».

Смысл?

«Травма?»

Да.

«Серьезная травма?»

Боюсь, что да.

«Значит, этот потолок… в больнице?»

Да.

На периферии поля зрения — две неопределенные фигуры рядом с кроватью. Люди.

«Кто они?»

Нет ответа.

«Кто я? Имя».

Нет ответа.

«Дэниел. Меня зовут Дэниел… Дэниел… О'Холиген. Да!» Имя запускает в потолок луч прожектора, и глаз видит сверкающую дорогу и мчащиеся на него перила, слышит раскалывающий грохот и падает сквозь тишину к своей смерти… которая не приходит.

Он открывает другой глаз и пытается сфокусироваться на сидящих фигурах. Не может. Слепой? Очки? Пытается представить себя в очках, но нет ни малейшей идеи, как он выглядит. Сколько ему лет? И тут… да, духи. Одна из них, а может, и обе — женщины. Что он должен им сказать? Может ли он говорить? Он чувствует губы на лице, может ими пошевелить, но не уверен, что они произведут осмысленный звук, и поэтому, очень тихо вдохнув, фыркает.

Эмили, уронив журнал, с изумлением взглянула на Дэниела и ударилась в слезы. Алисон, вздрогнув, проснулась и прежде всего увидела зеленые глаза: за окном уже светло. Дэниел вернулся. Она заставила себя быть спокойной и, подойдя к кровати, поцеловала его пальцы и погладила лоб.

— С возвращением.

— Алисон?

— Да. Эмили тоже здесь.

У него дочь Эмили. Да. Он слышит ее всхлипы.

— Ты плачешь, Эм? Не плачь, любовь моя. Иди сюда.

Эмили поцеловала его в щеку.

— Ты ведь не умрешь, правда? — она высморкалась.

— Мы обсудим это с твоей матерью.

Алисон поняла, что все будет в порядке. Он опять произнес ее имя.

— Да?

— Спасибо, что вы здесь.

— Мы хотели быть здесь. Нам надо было. Ты понимаешь.

— Давно уже?

— Две недели.

— И три дня, — добавила Эмили.

Он лежал в полном сомнении, вскоре сменившемся сладостью контакта со всеми частями тела, по которым разнеслась весть, что они пережили ужасную катастрофу. Он в чистейшей форме почувствовал радость быть живым.