Книга Одной крови - Роман Супер

Невероятно же, что можно запрыгнуть в самолет и за пару часов оказаться в другом измерении, где другое все: даже, кажется, время года. Как жаль, что мы не можем сейчас быть рядом.

Уложу Луку и как-то совсем одиноко. Все думаю и думаю. Сегодня почему-то о старости. Ты знаешь, я вот поймала себя на мысли, что совсем ее не боюсь. Не боюсь стареть, не боюсь наблюдать за тем, как меняется тело, как портятся зубы и кожа, как руки покрываются паутинкой морщин. Наоборот, это даже вызывает интерес. Помнишь, как у Моррисси:

I’m so glad to grow older,

To move away

From those younger years…

Старость — это тоже ведь волшебство. Тоже чудо. Меня мысли о старости не злят и не пугают, нет. Скорее, умиротворяют. Старики прекрасны. У них всегда на все есть время. Они рано просыпаются, они, мне кажется, несмотря на возрастные недуги, чувствуют себя гораздо легче и свободнее, чем молодые. Они знают цену жизни. Понимают, что каждое наступившее утро — счастье. Они уважают землю, в которой с таким удовольствием, в отличие от нас, копаются. Старики могут окинуть взглядом всю свою большую жизнь и скользить по этим своим воспоминаниям, как на сноуборде с крутой горы. Думаю, от этого по-настоящему захватывает дух.

А у нас-то разве дух от чего-то захватывает?

И, кстати, вспомни, они ведь почему-то никогда не спят в электричках, сидят себе и читают газеты, разгадывают сканворды, вяжут, записывают ручкой что-то в блокнот (ты вот помнишь, когда последний раз ручкой в блокнот что-то записывал? Лет десять назад?), у них очки на носу, рубашки наглухо застегнутые, воротнички вечно выгоревшие, ботинки начищены, обязательно — в кепке или в смешной беретке.

Такой мир и покой у них на лицах. Что в этом может быть страшного? Смотрю на стариков и слышу, как скрипит старая патефонная пластинка.

Я рада, что буду старой. Еще больше рада, что стареть мне выпало рядом с тобой.

Береги себя. Люблю.

Твоя жена. Юля. Я.

41

Кап-кап-кап-к…

Последний пакет. Последняя капля неуверенно, замерев на несколько секунд, упала в трубку и соскользнула в вену.

.. ап.

Химиотерапия закончилась. Больше всего на свете хотелось это событие как-то отметить. Но цветы приносить в палату запрещено. С выпивкой Юле строго велели повременить. Да и праздновать все-таки было рановато. Несмотря на положительную динамику, которую показала позитронно-эмиссионная томография, жене все равно назначили двадцать пять сеансов лучевой терапии. Решили таким образом эту хорошую динамику закрепить.

Веществом свекольного цвета на Юлином теле отметили участки, которые должны были подвергнуться облучению. Первый сеанс случился почти через месяц после последней капельницы — организму всегда требуется небольшая передышка после химиотерапии.

Просторный теплый кабинет. Снова кушетка. Сверху над Юлей нависает робот, похожий на фантастического супергероя из американских комиксов. Он ездит вдоль тела и пронзает пораженные опухолевыми клетками участки лучами. Обманчиво безболезненные и быстрые процедуры фактически являются маленьким персональным Чернобылем. Вредно и неправильно думать во время облучения, что эта футуристическая медицинская штуковина с лазерной пушкой делает вас инвалидом. Но в каком-то смысле именно так и происходит. Поэтому сразу после окончания лучевой терапии со всей силы нужно понимать: облученные зоны организма этого так просто вам не оставят. Заставят помучаться. Еще как.

Юлина слизистая горла без особых сопротивлений приказала долго жить. Проблемой стало даже попить воды. Начала выходить из строя щитовидная железа. В местах облучения — сильные ожоги. А как-то ночью, в самый разгар лучевых процедур, Юлю разбудил. ее собственный пульс. Мы его померили и не поверили своим глазам. Сто. Двадцать. Шесть. Ударов в минуту.

И без того расшатанному иммунитету снова приходится терпеть сильные удары, боль от которых приходит не сразу, а чуть погодя. После лучевой терапии к Юле начала липнуть любая инфекция. Простудные симптомы стали постоянным назойливым фоном. Все это существенно портило жизнь. Но мысли о том, что лучевая терапия — это, возможно, финал всей этой страшной — врагу не пожелаешь — пятимесячной онкологической истории, окрыляли нас обоих.

* * *

В день своей последней процедуры моя жена решила проведать Таю.

В ее палате было темно и, как сперва показалось Юле, пусто. Она включила свет, чтобы в этом удостовериться, и услышала сдавленный тихий и хриплый голос:

— Выключи. Выключи свет.

— Прости, Тая. Ты здесь? Я тебя не заметила.

Юля выключила свет и подошла поближе к кровати. На ней с закрытыми глазами лежал человек белее простыни, с перекошенным страшным лицом. Узнать в этом человеке красавицу Таю было почти невозможно:

— Юля, это ты?

— Да, милая. Пришла тебя поцеловать. Кажется, я все. Выпрыгиваю. Сегодня последняя лучевая.

— Как хорошо. Как хорошо. Ты извини, мне просто очень больно от света. Как хорошо. Садись.

Юля села на стул рядом с кроватью:

— Тая, чай будешь? Сделать тебе?

— Не надо. Не приживется. Меня все время рвет.

— Маленькая моя. Тебя обезболивают?

— Да. Но в промежутках между уколами голова раскалывается. Все, как в научных статьях.

— В каких еще научных статьях?

— Ну я не только английский тут учу, подруга. Как в медицинских научных статьях. Менингеальный и гипертензионный синдромы: постоянная головная боль, непрекращающаяся рвота, вялость, отек дисков зрительных нервов, косоглазие, обмороки и спутанность сознания, судороги, лицо искажается в гримасе. У меня все черным по белому. Симптомы черные. Я — белая.

— Да, если произнести все это вслух, звучит фигово.

— Вот я лишний раз и не произношу.

— Ты замуж вышла, крошка?

Тая достала из-под одеяла правую руку и протянула Юле. На безымянном пальце было обручальное кольцо из белого золота.

— Вот. Жаль только, что медовый месяц выпал на… видимо… последний месяц моей жизни. И он, как видишь, не очень-то медовый. От меда, Юль, меня тоже сразу вырвет.

— Что врачи говорят?

— Они со мной не разговаривают особо. Мужу сказали, чтобы набирался сил. Это значит — чтобы звонил в бюро ритуальных услуг.

— Слушай, ты себя раньше времени-то не хорони.

— Ты не понимаешь.

— Что я не понимаю?

— Я не хороню себя. Я говорю, как есть. По-честному. Я не боюсь. Ты же видишь, что я не боюсь. Я, вероятно, так и не выросла с тех пор, как лечилась тут в первый раз. Я как ребенок — не боюсь смерти, хотя теперь и понимаю, что ее не избежать.

— Господи.