Книга Людовик XIV, или Комедия жизни - Альберт-Эмиль Брахфогель

Мольер удержал ее руки и спокойно отнял футляр.

— Вещь слишком ценна, чтобы ее бросить в огонь, — сказал он, — а я не хочу отправляться в Бастилию. Взгляните по крайней мере, от чего вы отказываетесь.

Он открыл футляр. Сверкающий свет бриллиантов блеснул оттуда. Затем футляр щелкнул и исчез в кармане Мольера.

— Вероятно, найдутся люди, — продолжал актер, — которые не будут напускать на себя ложной щепетильности и не побрезгуют таким подарком! Прощайте!

— Нет, прошу вас! — воскликнула донельзя смущенная Нинон. — Вы не можете уйти, не извинившись предо мной. Ваше обращение с совершенно незнакомой вам дамой слишком странно, и я не для того приняла вас, чтобы выслушивать нравоучения. Я очень хорошо понимаю, что ваше поведение внушено лицами, которым желательно, чтобы вы в моем доме явились исполнителем их планов! Если вы желаете остаться у меня, то оставьте вашу фамильярность!

— А вы, прелестная Нинон, бросьте свой ложно покровительственный тон. Я ваш старый знакомый и меня нелегко ввести в обман.

Он, смеясь, подошел к столу и опять положил на него футляр.

— Вы? Мой старый знакомый? Боже мой, я… разве я видела уже вас?

— Без сомнения, и даже довольно часто!

— Но где же? У меня, кажется, отличная память.

— Может быть, только… для блестящих моментов жизни. Помните ли, как шестнадцать лет назад вы жили в Нарбонне?

Какой-то трепет пробежал по Нинон.

— В Нарбонне! — тихо произнесла она и стала пристально вглядываться в Мольера.

— Вы, мадемуазель, и Марион де Лорм были тогда близкими приятельницами Сен-Марса, прекрасного Сен-Марса, которого жестокий Ришелье велел казнить.

— Милый Сен-Марс! Ах, Нарбонн был его несчастьем! Бедный малый, подожди он тогда с полгода со своим безумным заговором, и Ришелье не было бы уже на свете…

— А д’Эфиа и вы были бы всемогущи!

— Но где и когда я видела вас, Мольер?

— Вы, верно, уже забыли о молодом человеке, который со своим отцом был придворным обойщиком в свите Людовика Тринадцатого и который приносил вам немало записок и подарков от Сен-Марса? Вы всегда награждали его скромность поцелуем, и эти поцелуи он никогда не забывал. Молодого человека звали…

— Покленом! — воскликнула удивленная Нинон.

— Совершенно верно. Когда Сен-Марс заметил опасность, он с этим Покленом послал свои письма к Марион де Лорм, и она бежала. Но всадники Ришелье догнали ее, нашли письма, испанский заговор был открыт и головы Сен-Марса и де Ту пали.

— А этот… этот Поклен, маленький, задумчивый, очаровательный Поклен — вы, Мольер?

— Он самый. Тогдашний обойщик и вместе с тем студент прав в Орлеане. В сорок пятом году я сбросил адвокатскую мантию и отцовскую фамилию и стал актером — Мольером. Вас поразит, может быть, что я тогда уже удивлялся вашему искусству притворяться, помогшему вам выпутаться из дурных обстоятельств, тогда как Марион попала в Бастилию. Ваш житейский корабль благополучно выдержал бури Фронды и продолжает совершенно спокойно плыть теперь по парижским волнам, между тем как сотни ваших друзей погибли. Право, вы похожи на оживленный мрамор, от зеркальной поверхности которого отлетают все стрелы! Вы видите теперь, что я имел уважительную причину не доверять вам.

— Ха-ха-ха! Конечно, если вы так безжалостно разоблачили меня! Ну, приветствую вас, Покленчик, и теперь долой всякие маски и притворство! Пойдемте, пойдемте, я о многом хочу расспросить вас!

Она, смеясь, обняла Мольера, привлекла его на диван, отбросила шаль, села около него и, взяв за руку, с любопытством посмотрела ему в лицо.

— Так вот как! Прежний Поклен теперь директор театра принца Анжуйского! Ох, сколько прошло времени… брр! И как мы состарились! Но этого не нужно никому говорить, Покленчик. Мы разгладим свои морщины, выкрасим волосы и сделаемся снова так же молоды, как были, отправляясь на конфирмацию! Я все та же легкомысленная, эксцентричная, жаждущая наслаждений женщина, какой была и прежде, но во мне нет больше ни простодушия, ни мягкости. Со времени смерти Сен-Марса я очень возмужала и презираю людей самым откровенным образом. Нет на свете честных людей и, не исключая даже вас, Мольер, все, все стоят только того, чтобы над ними смеяться и извлекать из них выгоды!

— О да, конечно, я сам того же мнения. Моим высшим наслаждением стала возможность изображать на сцене житейскую комедию, обрисовывать это тунеядное человечество во всей его глупости и низости. И теперь я, по старой дружбе, пришел к своей опытной приятельнице просить ее помощи…

— Уж не приискать ли осла? Ха-ха-ха, это чудесно! Конечно, помогу вам с величайшей готовностью: вот моя рука.

Но, по чести, Мольер, признайтесь, не мошенничаете ли вы? Не агентом ли Конти и кардинала явились вы сюда? Не хотите ли вы воспользоваться мною и проникнуть в известный кружок, чтобы там разыгрывать роль шпиона? Ну поговорим же откровенно, разумно, как товарищ с товарищем.

— Я шел сюда с намерением откровенно поговорить с вами, но вы сами не захотели выслушать меня. Сознаюсь, я эгоист, интриган, плут, не лучше и не хуже других, и явился к вам именно с целью извлечь из вас для себя пользу. Но я не так глуп, чтобы злоупотреблять вами и, находя вас полезной для себя, вредить вам.

— Вот люблю за откровенность! Что же вам нужно?

— Что мне нужно? Во-первых, отдать вам этот футляр.

— Это подарок? От вас?

— Ба! Неужели вы думаете, что я буду дарить вам такие дорогие вещи, если б даже и мог покупать их? Для этого на свете герцоги и принцы.

Нинон медленно взяла футляр.

— Но чего от меня потребуют за это?

— Посмотрите и вы поймете. Особа, посылающая вам эту вещь, велела вам сказать, что в тот день, когда будет провозглашен мир с Испанией и решен вопрос о женитьбе короля на инфанте Терезе, вам отворятся двери Лувра!!!

— Мольер!!! — воскликнула Нинон.

Она вся вспыхнула и дрожащими руками открыла футляр. Дорогой браслет с изображением лилий из сияющих бриллиантов, которые обвивает плющ из зеленой эмали, улыбнулся ей оттуда. На внутренней стороне браслета было написано: «Умираю или привязываюсь».

— Господи, как хорошо, как прелестно! Ведь тут больше, чем на десять тысяч ливров бриллиантов! Лилии означают короля, а плющ?..

— Зелень — цвет кардинала.

— Я знаю, что со времени въезда короля в пятьдесят третьем году все придворные дамы носят такие браслеты! И это для меня, Мольер? От короля?.. Мольер, вы обманываете меня.

— Ну возможно ли это? Неужели вы не думаете о том, что подобный обман мог бы лишить бедного актера королевской милости, будущности, может быть, даже свободы?

— Да, да, сознаю свою ошибку, простите мне, мой друг. Но если мне действовать за правительство в доме Рамбулье, если я должна изменить образ мыслей Марсан и Лонгевиль и любезничать с испанским посланником, то не должна ли я также видеться с принцем Конти и кардиналом?