Книга Час Елизаветы - Елена Раскина

С ним ехал офицер, который, по-видимому, жалел Иванушку и следил за тем, чтобы ребенок не мерз в дороге, был тих и спокоен. В те далекие, полузабытые времена Иванушка еще мог видеть северное небо, снег, чувствовать прикосновение ветра к лицу, но потом и эти отпущенные ему скромные земные радости исчезли без следа. Осталась комната, больше похожая на камеру, тюремщики, которые приносили ему еду и питье и называли почему-то Григорием и иногда, как редкий и светлый праздник, – книги.

Тот добрый офицер, который долго, несколько недель, вез Иванушку из одной тюрьмы в другую, в дороге от нечего делать выучил с ним азбуку. А тюремщики, следуя распоряжению некой неведомой Иванушке, но могущественной особы, заточившей несчастного в крепость, приносили безымянному узнику Евангелие и Святцы.

«Кто я?» – спрашивал Иванушка у тюремщиков. «Арестант Григорий», – отвечали они, но узник помнил, что в детстве его называли по-другому, и был он, вероятно, большим человеком, – может быть, даже императором. Кто такой император, Иванушка знал с детства. Его мать, правда, называла себя великой княгиней Анной Леопольдовной, но успела рассказать мальчику, что в младенчестве он был властителем огромного государства, но корону у него отняли. Кто отнял, Иван так и не понял, но от доброго офицера узнал, что Россией правит новая императрица с красивым, звучным именем Елизавета и эта царица чудо как хороша. Стало быть, это она обрекла их с матерью на несчастья и вечное заточение.

В восемь лет Иванушка тяжело заболел. Метался в бреду, звал мать. Врача к нему не допустили. Надеялись, что несчастный и не нужный новой власти ребенок сам по себе умрет от оспы. Но он выжил. Выжил потому, что в бреду видел у своей постели мать: она сидела рядом, на убогой деревянной табуретке, шептала слова утешения и ласки. На ней было все то же знакомое ему до сердечной боли темное платье, но глаза источали не печаль, а свободу. Тихая и светлая гостья приходила к Иванушке, мальчик чувствовал прикосновение ее прохладных пальцев к своему горячему лбу, слышал ласковый шепот и сам разговаривал с ней – душой.

Когда Ивану исполнилось пятнадцать, его перевезли в другую тюрьму. Везли зимой, глубокой ночью. Тогда он в последний раз успел увидеть снег и глотнуть свежего, морозного воздуха перед там, как навсегда лишиться и того и другого. Арестант Григорий стал узником Шлиссельбургской крепости, а его оставшаяся в Холмогорах семья ничего не знала о мальчике. Иван часто спрашивал тюремщиков, в чем его вина, почему его всю жизнь держат взаперти, но те отвечали, что арестант Григорий – государственный преступник и злоумышлял против императрицы Елизаветы. «Да как же злоумышлял?» – спрашивал Иванушка, не помнивший за собой никаких преступлений, но на его дальнейшие расспросы тюремщики и не думали отвечать. Император Иоанн Антонович, в младенчестве лишившийся трона благодаря цесаревне Елизавете и ее гвардейцам, не должен был ничего знать о себе.

Иванушку держали в тесной комнате с одним-единственным узким оконцем, дневного света он почти не видел, солнце заменяли огарки свечей. Узник почти не отличал ночи от дня, не следил за течением времени. Иванушка жил в зыбком мире видений, которые с лихвой заменяли ему реальность. Разговаривал с матерью, рассказывал ей о каждом прожитом дне, читал Евангелие, представлял себе Иисуса в темнице и жестокосердных римских солдат, надевших на голову Спасителю терновый венец. Иванушке казалось, что эти солдаты похожи на Власьева и Чекина, его тюремщиков, которые всякий раз называли безымянного узника злодеем, но при этом не рассказывали, в чем именно состоят его преступления.

В один из таких дней или ночей – узник давно уже перестал отличать день от ночи – к Ивану вошла редкой красоты женщина в сопровождении представительного вельможи. Рыжеволосая и голубоглазая гостья сразу понравилась узнику, и Иванушка даже не подозревал, что перед ним та самая царица, которая лишила их с матерью свободы и власти.

– Как живется тебе здесь? – с видимым участием спросила гостья.

Иван стал говорить – быстро, горячо, нервно, сбиваясь и начиная снова.

– Плохо мне, – пожаловался он, – ни света, ни солнца не вижу! Мне бы на прогулку – по траве походить или по снегу, а не по темнице этой каменной! Жить хочу, дышать! А здесь тесно и мрачно. Помощи прошу и спасения – ради Христа!

Женщина горько вздохнула и бросила растерянный взгляд на своего спутника.

– Помоги ему, матушка-государыня, – сказал тот, – за границу отправь, как много раз мне обещала…

– Ты, Алеша, жалостлив больно, – резко ответила женщина и сразу изменилась в лице.

Глаза этой странной гостьи, казалось, меняли цвет в зависимости от ее настроения, а в эту минуту потемнели от гнева. Губы дернулись, как от нервного тика, и Иванушка отскочил к стене – так напугала его эта гневная гримаса.

– На прогулку тебя выводить будут, – продолжала между тем женщина. – О чем еще просишь?

– С матушкой хочу повидаться… – Иванушка упал на колени перед красавицей и прижался губами к подолу ее платья. Та отпрянула, как от укуса.

– Умерла твоя матушка, – безжалостно сказала красавица. И добавила еще резче: – Похоронили ее. Не поговорить тебе с ней теперь. Разве что когда к себе призовет…

Иванушка, не поднимаясь с колен, прижал горячие ладони к глазам, потом жалобно, как побитая собака, взглянул на гостью, пытаясь прочитать в ее глазах сострадание, но не нашел ни сострадания, ни жалости. Зато важный и красивый вельможа поднял Иванушку и сказал с подкупающей уверенностью и добротой:

– Не бойся, Иван Антонович, я попрошу за тебя государыню…

– Государыню? – с ужасом и негодованием воскликнул безымянный узник. – Так, значит, это ты у нас с матушкой царство отняла? Ее уморила, а меня в этот каменный мешок бросила – без вины! Накажет тебя за нас Господь, да так накажет, что от боли содрогнешься!

– Я уже наказана, – ничуть не испугавшись, ответила женщина, и ее глаза снова стали голубыми. – Пленница я, такая же, как ты. О прогулках проси, о книгах, о том, чтобы солнечный свет хоть изредка видеть, да есть получше. Более я для тебя ничего сделать не могу.

– Да как же не можешь, матушка-государыня? – изумился ее спутник, но женщина, не сказав больше ни слова, направилась к двери. Утешавший Иванушку вельможа вышел вслед за ней.

После визита рыжеволосой красавицы жизнь арестанта Григория ненадолго изменилась: его несколько раз вывели на прогулку, принесли несколько душеспасительных книг, улучшили ежедневный рацион, но потом все пошло по-старому. Тюремщики выкраивали гроши и без того скудного Иванушкиного содержания, экономили на продуктах. Они не жалели для узника только книг – и Иван читал быстро, жадно, как будто не мог насытиться. Постепенно реальный мир совсем исчез для него и уступил место мифическим людям и событиям. Иванушка вслух беседовал со святыми, жития которых особенно потрясли его: все они, казалось, были рядом и утешали несчастного юношу.

Так прошло много лет, слившихся для арестанта Григория в один бесконечный день (или ночь?). Умерла государыня Елизавета Петровна, которая некогда лишила Ивана Антоновича престола, и с ее смертью срок наказания без вины, отпущенного Иванушке, казалось, стал подходить к концу. У арестанта Григория появилась надежда – смутная, ни на чем не основанная, но тем не менее завладевшая всем его существом. Он стал видеть счастливые сны, предвещавшие освобождение, в которых один, без Власьева и Чекина, шел по только что выпавшему снегу, который когда-то видел в Холмогорах из окошка своей тюрьмы. Иванушке казалось, что совсем скоро он покинет ненавистную крепость, избавится от постоянного надзора тюремщиков, и жизнь его перестанет быть севшим на мель кораблем.