Книга Старт Страны Советов. Революция. Октябрь 1917 - март 1918 - Александр Шубин

“Правда” лжет, – она прекрасно знает, что “буржуям” нечего радоваться по поводу открытия Учредительного Собрания, им нечего делать в среде 246 социалистов одной партии и 140 – большевиков.

“Правда” знает, что в манифестации принимали участие рабочие Обуховского, Патронного и других заводов, что под красными знаменами Российской с.-д. партии к Таврическому дворцу шли рабочие Василеостровского, Выборгского и других районов…

И точно так же, как 9 января 1905 года… как царские солдаты – убийцы по приказу, отвечают: Приказано! Нам приказано стрелять».[368]

Перед началом заседания в ложе прессы обсуждали, «где будет безопаснее в случае перестрелки: на полу или за колоннами».[369] Публика, пришедшая по выданным Урицким билетам, была настроена просоветски и криками, свистками мешала говорить социалистам. Некоторые зрители рассматривали депутатов в прицелы.

Охрана пропустила депутатов в здание, но в зал эсеров и другие несоветские фракции допустили только после того, как там расположились большевики и левые эсеры. Оказавшись в зале, эсеры направили на трибуну пожилого депутата С. Швецова открывать Собрание. У большевиков были на этот счет другие планы – они считали, что собрание должен открыть представитель их власти председатель ВЦИК Я. Свердлов. Завязалась потасовка. Швецов вроде открыл заседание, но Свердлов после «легкой рукопашной схватки»[370] с помощью большевиков утвердился на трибуне. Депутаты открыли заседание пением «Интернационала» – этот гимн объединял подавляющее большинство собравшихся.

Затем Свердлов зачитал проект Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа, который большевики ультимативно требовали принять. В нем говорилось: «Поддерживая Советскую власть и декреты Совета народных комиссаров, Учредительное собрание считает, что его задача исчерпывается установлением коренных оснований социалистического переустройства общества».[371] Таким образом, большевики предлагали эсерам компромисс – не претендуйте на государственную власть сегодня, вырабатывайте конституцию и закон о социализации земли. Ультиматум содержал основные параметры будущего общественного устройства, за рамки которого Собрание не должно было выходить: отмена частной собственности на землю, рабочий контроль, создание ВСНХ, подтверждение советского закона об аннулировании внешних займов. Россию следовало объявить республикой Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Вся власть в центре и на местах должна принадлежать этим Советам. Советская Российская республика должна была стать федерацией Советских национальных республик. Далее следовали уже принятые решения: национализация банков, политика мира и др. Это был своего рода отчет о первых мерах Советского правительства, которые теперь должны были быть утверждены Собранием. Многие из этих положений эсеры могли бы поддержать, но это значило проявить слабость перед лицом шантажа силой. Учредительное собрание отказалось даже обсуждать такую декларацию.

Блок большевиков и левых эсеров выдвинул в председатели собрания М. Спиридонову. Но на выборах 244 голосами против 153 победил ее недавний однопартиец и один из лидеров партии эсеров В. Чернов.

Трибуна Учредительного собрания стала местом изложения политического кредо крупнейших политических сил России. В. Чернов выступил с концептуальной речью. Он не вдавался в тактические вопросы и говорил о стратегии Российской революции. Поэтому речь вызвала разочарование правой части социалистов. Их мнение некритично воспринимается и некоторыми современными историками, по мнению которых Чернов «искусно миновал острые политические углы».[372] Текст речи Чернова не позволяет согласиться с этим выводом.

Чернов осудил Брестские переговоры как «ловкий маневр» германского империализма, направленный на то, «чтобы, увлекши Россию на путь сепаратных переговоров, ее изолировать», в то время как именно Россия может стать важнейшей силой, способной добиться всеобщего мира без аннексий и контрибуций, причем не «предательски-сепаратного», а всеобщего демократического.[373]

Чернов считал необходимым оформить передачу земли крестьянам «в конкретную, законом точно оформленную действительность». Хаотический земельный передел, начатый большевиками и левыми эсерами, не способен обеспечить крестьянам прочное право на землю. «Всеобщая передвижка земельного пользования… не делается одним росчерком пера… Не аренды казенной собственности хочет трудовая деревня, она хочет, чтобы доступ труда к земле сам по себе не был обложен никакой данью…»[374] Это принципиальная критика аграрной политики большевизма на десятилетия вперед.

Аграрная реформа может стать фундаментом для постепенного социалистического строительства. Важную роль в этом процессе Чернов отводит рабочему классу, который борется за свое «освобождение, за свой культурно-социальный подъем, да, за подъем на всю высоту, которая требуется для того, чтобы рабочий класс смог взять в свои руки, в конце концов, управление всем производством страны и от прежнего режима фабричного самодержавия хозяина через период государственного контроля над производством – период трудовой конституции – перешел к периоду трудовой республики во всех отраслях производства». Предвосхищая таким образом современные идеи экономической демократии, председатель Учредительного собрания конкретизирует свой план социализации промышленности, поддерживая идею передачи отраслей в руки профсоюзов и рассчитывая на развитие самоуправления как через профсоюзы, так и через кооперативы и Советы.[375] На оскорбительные выкрики левой части зала и сформированной большевиками галерки Чернов ответил предложением вынести разногласия на референдум. Предложение на деле обратиться к народу вызвало аплодисменты большинства депутатов, но не большевиков.[376]

Речь Чернова произвела сильное впечатление на часть левых эсеров, которые по существу были согласны с очень многим в ней. Как вспоминал И. Штейнберг, «это была искусная речь, которая в тот момент могла смутить многих».[377] Зато речь Чернова совсем не понравилась правому крылу эсеров. М. Вишняк оценил ее как слишком левую и сделал вывод: «Это было не то, что могло хоть сколько-нибудь импонировать, задать тон, удовлетворить требованиям и ожиданиям исторического момента».[378]