Книга Арктические зеркала. Россия и малые народы Севера - Юрий Слезкин

Таким образом, после почти десятилетних споров и неопределенности народы Севера вернулись к обновленному варианту старой административной системы. Бродячие инородцы стали туземцами, кочевые и оседлые инородцы остались при своем, а управления превратились в советы, но основной принцип неспешного прогресса через культурные заимствования остался прежним. Единственным революционным нововведением было лишение права голоса бывших эксплуататоров и священнослужителей, но эта норма была скопирована из Конституции РСФСР и из-за ее почти комического несоответствия условиям туземной жизни (права голоса лишались монахи, жандармы и рантье) казалась не имеющей отношения к делу.

Впрочем, административные инновации не относились к числу важных целей Комитета. Ключ к прогрессу находился в руках новых миссионеров, хорошо подготовленных и неподкупных. Как писал Богораз,

мы должны посылать на Север не ученых, а миссионеров, миссионеров новой культуры и советской государственности. Не старых, а молодых, не испытанных профессоров, а начинающих, только что окончивших курс работников, воспитанных новой советской средой и готовых внести на Север весь пыл энтузиазма, рожденный Революцией и умелость практической работы, отточенную в революционном процессе. Эта молодые работники Северного Комитета должны предварительно получить полное и тщательное научное образование, по преимуществу — этнографическое. Но на Севере их основная работа не научная, а практическая.

К моменту принятия «Временного Положения» первый отряд уже был на месте, готовый к самоотверженной работе. Его члены были первыми студентами Штернберга и Богораза, первыми профессионально подготовленными полевыми этнографами в истории СССР и первыми проповедниками социализма среди первобытных народов Севера. Они полностью осознавали свою высокую ответственность и, по словам одного из них, чувствовали себя полностью готовыми к тому, чтобы «дать солнце» туземцам.

Официально преподавание этнографии в России началось в Московском университете в 1884 г. (по инициативе Д.И. Анучина). В программу обучения (на естественном отделении физико-математического факультета) входила физическая антропология, география и археология.[67] Но этнография как самостоятельная «наука о культуре» не заявила о себе до начала XX в., когда Штернберг вернулся с Дальнего Востока и организовал чтение лекций в Петербургском Музее этнографии. Лекции не были признаны официально, но к 1915 г. героические усилия Штернберга на академическом и бюрократическом фронтах принесли свои плоды, и он стал преподавателем этнографии на вновь созданных Высших географических курсах. Курсы придерживались нового и чрезвычайно широкого подхода к образованию, но они не давали профессии (не существовало ни дипломов, ни удостоверений), и большинство слушателей составляли женщины. Преподаватели были мужчинами и не получали жалованья.

После революции новые чиновники от образования проявили больше понимания по отношению к науке ссыльных, и курсы были преобразованы в Географический институт, в который вошли географический и этнографический факультеты. Штернберг возглавил факультет этнографии и вплоть до своей смерти в 1927 г. оставался лидером своей профессии как по рангу, так и по научному авторитету. Он был болезненным, но неустрашимым подвижником и первопроходцем. Он считал, что новую науку, которая сделала историю человечества осмысленной и разумной, следует преподавать каждому ребенку в каждой школе. «Кто знает один народ — не знает ни одного, кто знает одну религию, одну культуру — не знает ни одной». Те, кто избрал этнографию своей профессией, должны преданно служить ей и «никогда не уклоняться с этого пути», поскольку этнография была не просто одной из наук в ряду прочих: в мире относительных ценностей она была единственной наукой, основанной на общей теории культурной эволюции. «Этнография — венец всех гуманитарных наук», потому что

наука о культуре по самому существу своему — едина. Она должна охватить творчество человека во всем его объеме, и во времени и в пространстве; иначе говоря, она должна охватить культуру всех народов земли, всех ступеней развития, от самых ранних периодов до настоящего времени. Этой единой наукой должна бы быть история. Но до сих пор история изучала лишь верхушки человечества, народы так называемые исторические, обладающие памятниками письменности и достигшие более или менее высокой ступени социального развития. За этими пределами остается еще огромная часть человечества, не имеющая никаких памятников письменности, которая, ввиду особо сложившихся условий, до сих пор остается на низших ступенях культуры.

Целью этнографии было изучение культуры в целом и культуры бесписьменных народов в особенности. Она в равной степени включала в себя и была частью таких наук, как история, социология, археология, философия, фольклористика, лингвистика и история религии. В соответствии с этим наряду с разнообразными курсами по этнологии учебный план штернберговского факультета включал все вышеперечисленные дисциплины плюс традиционные китаистику, египтологию и востоковедение. Убежденный эволюционист и приверженец идеи «психического единства человечества», Штернберг объяснял отсталость условиями окружающей среды. Поэтому было вполне естественным, что от его студентов требовалось освоить основы физики, химии, анатомии, физиологии, биологии и геологии. И наконец, Штернберг на всю жизнь сохранил верность учению И.К. Михайловского и «субъективному методу». Культура подвержена воздействию окружающей среды, но создают ее личности. «Творчество немыслимо без интеллекта, а интеллект существует только в индивиде». Следовательно, еще одним необходимым предметом была психология, важный курс в институте и центральная тема в трудах самого Штернберга.

В дополнение к энциклопедическому образованию будущие миссионеры должны были приобрести разнообразные практические навыки, которые могли понадобиться во время их путешествий. В 1922 г. Штернберг пригласил в институт своего коллегу Богораза и попросил его взять на себя эту сторону учебного плана (тем самым усилив северную направленность российской этнографии). Полная противоположность Штернбергу по темпераменту, Богораз был крупным жизнерадостным человеком, любившим организаторскую и политическую деятельность. Как преподаватель он уделял главное внимание знанию языков и полевой подготовке и проявлял изумительную изобретательность в деле добывания средств, в частности для множества организованных им студенческих экспедиций. Одним из самых эффектных его триумфов было приобретение красных ливрей лакеев Зимнего дворца для подарков туземным информантам.

Новая наука и два ее харизматических представителя оказались популярными. С 1918 по 1922 г. численность студентов выросла с 577 до 1530 человек, большинство из них были женщины. Немало было и молодых евреев, толпами прибывавших в столицы из бывшей черты оседлости. Типична в этом отношении история Ерухима Крейновича, будущего специалиста по нивхам. После революции он поступил в Вечернюю школу рабочих-подростков им. И.Г. Чернышевского в Витебске, где, получая марксистское образование, увлекся теориями эволюции Моргана и Энгельса. Это привело его к Штернбергу, а Штернберг убедил его, что нет более высокого призвания, чем призвание исследователя и покровителя беззащитных и неразвращенных народов, до сих пор игнорировавшихся наукой. Ко времени окончания института Крейнович знал, что, невзирая на преграды и расстояния, он пойдет по стопам своего глубоко почитаемого учителя, «беспредельно близкого и родного Льва Яковлевича». Он был готов ехать на Сахалин, «согласиться на любую работу, а в свободное время… изучать жизнь нивхов». Охваченный теми же чувствами, Владимир Иванчиков писал своему наставнику Богоразу, что хотел бы выучить язык чукчей, «а затем ехать надолго, на большую работу в страну “рожденных от беломорской жены” и там хотя бы в малой степени продолжить Ваше дело, начатое Вами на Колыме в 1894 г.» В институте царила атмосфера личной и профессиональной преданности, а также народовольческой смеси энтузиазма и подвижничества. Семинары проводились в холодных комнатах при свете керосиновых ламп, и студенты знали, что они, по словам отца Крейновича, «ссылают сами себя на каторгу».