Книга Слоны и пешки. Страницы борьбы германских и советских спецслужб - Ф. Саусверд

— Эй, вставайте, — скомандовал он, — сегодня большой праздник.

— Что ты мелешь? — подала голос Вероника.

— Праздник? — не поняла Ольга.

— Ровно год тому назад нас освободили, так что радуйтесь, поднимайтесь. У меня предложение — поехать в центр, посмотреть на победителей, поприветствуем их, — веселился Густав.

— Болтун, — сказала Вероника.

— Я не поеду. Без документов? Боюсь, — заявила Ольга.

— Брось дрейфить, — ободрил ее Густав, — сегодня они будут хрюкать от самодовольства как нажравшиеся свиньи. В торжественные дни все эти тыловые гниды расцветают, как лилии. До вечера будут орать песни в свою честь, хвастаться, как Ригу освободили.

Вероника поддержала мужа, и Ольга сдалась.

И вот они стояли в числе других зевак на улице, носящей имя Германа Геринга, и смотрели на кучку военных чинов, обходивших выстроившиеся шеренги солдат.

— Слушай, — тихо спросила Ольга, едва дотянувшись до уха высоченного Густава, — как раньше эта улица называлась?

— Кришьяна Валдемара. А что?

— Да так, мне все интересно, ведь первый раз здесь очутилась, а все по-немецки зовется. А что это за здание красивое?

— Академия художеств, во всяком случае до них, — кивнул он на немецких чинов, — там находилась.

«Ого, — подумала Ольга, — на девятом месяце вышла в направлении интересов товарища Яна. Какая я молодец! — и с симпатией посмотрела на Густава, вытащившего ее с Вероникой на представление.

— Густав, — спросила она, — кто эти генералы?

— Этих двоих теперь и в газетах, и в кинохронике постоянно показывают, других не знаю. Тот, что слева, в очках, толстая сука — почти тихо проговорил он и вовремя поправился, — полный — это рейхскомиссар Остланда Лозе, а в середине с лампасами на штанах — Келлер, генерал-полковник, командующий 16-й армией, наступавшей на Латвию, он теперь главный над всеми войсками в Остланде. Знаешь, что это за словечко?

— Знаю, дядька просвятил, — сказала она. Ольга во все глаза рассматривала немцев, проходивших маленькой кучкой мимо толпы с одной стороны, и выстроившихся солдат — с другой. Они были затянуты в красивые мундиры, на головах гордо несли фуражки с высокими тульями, их руки облегали перчатки. Сапоги, пряжки отливали блеском. Бонзы были торжественны, взирали на солдат с высоты своих чинов, их лица излучали надменность и недосягаемость победителей. Ей вспомнился фильм «Александр Невский», жестокий облик псов-рыцарей в громадных шлемах.

— Хорошо, посмотрели, пойдем погуляем. Хочешь? — прогудел на ухо Густав.

— Дойдем до Даугавы, ты же еще ничего не видела.

Они покружили по центру города, и Ольга вдруг широко открыла глаза. Перед ней был лепной фасад кинотеатра «Сплендид Палас», который она сразу узнала. Подумала, что теперь ходить сюда нечего. Рядом слышался бас Густава, что-то каламбурящего. Вероника прижималась к ней и старалась ее расшевелить. Постепенно облики виденных ею бонз стали как-то растворяться, она с удивлением рассматривала красивые дома на одной из улочек, куда привел ее Густав: львов с вытянутыми хвостами на доме, барельефы женских лиц на фасадах, сфинксов у подъезда, балкончики с причудливой лепниной, то вытянутые в эллипс, то круглые, как иллюминаторы, то узкие, как вертикальные бойницы, окна. Дома, как пояснила Вероника, занимала знать, квартиры в них состояли из десяти и более комнат. Ольга недоверчиво качала головой. Потом до нее дошло, что она идет по району, о котором толковал товарищ Ян.

— Послушай, как называется эта улица, — вдруг что-то подтолкнуло ее спросить минут через двадцать медленной ходьбы.

— Эта? — переспросил Густав. — Немцы называют ее Кайзердарза, а мы — улица Аусеклиса.

— Все он знает, — сказала Вероника.

«Добралась до цели, — мелькнула мысль у Ольги. — Как все просто, если не считать восьми месяцев остановки в вонючей тюрьме».

Около некоторых домов на этой улице, куда заходили и выходили редкие в этот праздничный день военные, шагали часовые.

— Пошли отсюда к реке, — сказала Ольга, — подышим свежим воздухом. И она потянула спутников из этого средоточия чиновничьего люда. Ей вспоминались уроки Яна, а тут еще тюремная справка в кармане.

Вечером за ужином Густав вдруг спросил:

— Помнишь ту улочку со львами и сфинксами?

— Еще бы не помнить, я такую красоту впервые в жизни видела, — ответила Ольга.

— На ней дом, в котором политическая полиция размещалась, — продолжил он.

— Густав, — сказала Ольга, — почему ты сразу не сказал? Мне не нужно сейчас там ходить. Если за мной следят, всякое могут подумать.

— Брось ты, следят. Кому ты нужна в такой день? Я тебе не сказал тогда, чтобы ты не пугалась, — извиняющимся голосом добавил он. — И полиция была там в буржуазное время. Из этого здания то ли выбросился сам, то ли выбросили Фрициса Гайлиса, комсомольца. Я его знал немного. Вот и все, что я хотел сказать.

Ольга с симпатией посмотрела на него.

— Полиция на той улице, верно, потому, чтобы охранять район богатеев, — простодушно добавила Вероника. — Так что не пугайся.

Ольга отходила от насыщенного событиями дня. После тюрьмы столько впечатлений сразу. Глаза ее искрились радостным блеском — наконец-то она, чужая, оказалась среди своих.

У каждого свои заботы

Сорок второй год начался для немцев с продолжения панихиды по разгрому у стен Москвы. Чего-чего, но такого фиаско после разбойничьих нападений, захватов чужих земель, беспроигрышной серии войн они не ожидали. Надо было спешно искать виновников поражения после пятимесячного движения вперед, после победных реляций и неуемных восторгов по поводу силы германского оружия. Надо было изобразить крах под Москвой как простую осечку — мол, запнулись о какую-то кочку, но ничего, скоро двинемся дальше. Виновниками Гитлер объявил на паритетных началах своих генералов и русскую зиму, дескать, невозможно было предусмотреть недальновидность со стороны первых и суровость второй. Генералов поменяли, зима прошла, но на Москву немцы вторично, вот так, в лоб, не полезли. Очевидно, дело было в другом — в стойкости русских солдат и офицеров, которые, находясь в крайне невыгодных условиях внезапности нападения на них и собственной неподготовленности, дрались ожесточенно на каждом рубеже, отступали, гибли, попадали в окружение, не сдавались, сражались и погибали. У немцев просто не осталось сил для финишного рывка на столицу…

…Канарис выехал на фронт в инспекционную поездку в сопровождении Пиккенброка и Бентивеньи сразу после своего дня рождения. Ему исполнилось пятьдесят пять лет, он был полон сил, энергии, предприимчивости, и от него многого ожидали. Начальство абвера двинулось прежде всего в столицу Остланда, Ригу, где провело многочисленные рабочие встречи и совещания с руководителями фронтовых абверкоманд армейской группы «Норд», застрявшей у Ленинграда. Канарис выслушал претензии командующего группой «Норд» генерал-фельдмаршала фон Лееба, который поведал ему, что армейская разведка в большом долгу, ибо он сам получает крайне мизерную информацию о положении в Ленинграде, что он не может вечно сидеть на голодном пайке, не владея знаниями о противнике. Канарис его отлично понимал: в январе готовилось очередное немецкое наступление на Ленинград, и в ставке Гитлера строили в связи с этим большие политические планы, ибо взятые города хотя бы в какой-то мере компенсировали провал под Москвой. Под вопросом находилась и личная репутация самого Лееба, опытного военачальника, который был старше адмирала на целых десять лет и который великолепно сознавал, что успех в наступлении — это его последний шанс остаться на плаву. Казалось, что отрезанный ото всех путей, кроме Ладожского озера, израненный, осажденный город должен был бы пасть перед мощной группировкой Лееба. Однако его войска, по выражению фюрера, топтались и топтались — подумать только — с июля месяца и безрезультатно! Для Канариса эта оценка фон Лееба не была новостью, ему было жаль старика, и он был рад помочь всем, чем мог: агентурой, диверсиями, получением новых сведений о положении в войсках, обороняющих Ленинград, о смертности от обстрелов, голода и эпидемий. Информация поступала, полная ли, скудная ли, она имелась в распоряжении Лееба и его штаба, абвер трудился вовсю. Но беда была в том, что не она имела решающее значение, не она определяла ход сражений на русско-германском фронте. Вступали в права обстоятельства, неподвластные разведке. Они были выше разведывательных сил — стойкость русской пехоты.