Книга Литовско-Русское государство в XIII—XVI вв. - Александр Пресняков

Но возможно ли столь торжественно на сейме принятое решение объявить затем делом, которое совершено без воли и против настояний великого князя, как сделал потом Казимир? По отношению к Польше Длугош слово «conventiones» употребляет безразлично для съездов сенаторских, для сеймиков и сеймов, и потому его указания и для Литвы нельзя толковать по буквальному смыслу выражений, помимо иных данных.

Однако это были съезды «terrarum»[103]. В них, полагаю, можно видеть, и притом в более глубоком смысле слова, таких же предвестников литовско-русского сейма, как съезд 1440 г., провозгласивший великим князем Свидригайла. Мы лишь отрывочно, случайно имеем указания на состав этих «conventiones», указания на отдельных лиц, и лица эти — князья, воеводы, наместники, литовские и русские паны. Это нечто более широкое, чем рада: расширенное собрание ее, съезд державцев разной степени, съезды кормленщиков, сказали бы мы по-московски. Назвать их в строгом смысле слова сеймами мне мешает отсутствие данных для того, чтобы усмотреть в их составе элементы представительства земель, какое впервые встречаем в год смерти Казимира — в 1492 г.

В первую половину своего княжения Казимир Ягеллончик выступает преимущественно господарем Литовско-Русского государства и находит опору в своих восточных владениях против поляков с их притязаниями. Общественное возбуждение, вызванное волынским делом в 1452—1453 гг., затем начало большой польско-прусской борьбы втягивают его ближе в дела собственно польской политики, и настает время нового и резкого изменения его литовских отношений. Только пройдя через этот новый кризис, сильно осложненный поднявшимися национальными и религиозными вопросами и началом напряженной борьбы, Литовско-Русское государство вышло на путь новой, сеймовой государственной жизни.

50-е годы XV в. вскрывают одну из капитальнейших трудностей, служивших препятствием для мирного разрешения основного вопроса о польско-литовской унии. Сохраняя свою особую правительственную организацию, ведя свою особую политику, служившую особым интересам как внутренним, так и международным, Литовско-Русское государство нуждалось в личной деятельности господаря, в личном его присутствии на Литве.

Отъезд великого князя в Краков, поглощение его сил и внимания делами польской политики отражались прежде всего на понижении энергии и дееспособности виленского правительства. Представительницей верховной власти на месте оставалась рада, но рада господарская без господаря не обладала сколько-нибудь достаточным кругом полномочий для успешного и твердого ведения дел управления, а тем более дел высшей политики — международных и внутренних, например, таких, которые касались отношений земель-аннексов к виленскому центру. Эти земли даже в наиболее мирные и спокойные моменты тянули к великому князю, сидящему в Вильне и в Троках. Если он как король польский пребывал в Кракове, то и земли либо ослабляли свои связи с центром, чувствуя себя предоставленными собственной судьбе, либо начинали — на юге — тянуть к Кракову вместо Вильны.

Это положение дел, обусловленное личным характером великокняжеской власти, объясняет нам из существа тогдашнего политико-административного строя упорное стремление великого княжества Литовского иметь особого и, по возможности, суверенного великого князя. Оно осложнялось национальными и культурно-историческими отличиями Литовско-Русского и Польского государств, обострялось до крайности столкновением и противоречием их интересов, но создавалось, строго говоря, не ими, а существом политического строя и значением личной деятельности великого князя в практической политике.

То же — mutatis mutandis — надо сказать и об отношении интересов польской государственности к польскому королю, пребывающему на своем великом княжении Литовском и поглощенному его делами. Интересы — чисто практические — обоих государств, несомненно, страдали при таких условиях, чем и объясняется постоянная борьба Литвы и Польши за личность государя. Вспомним, что на всем средневековом Западе можно проследить признание отлучек государя с территории государства явлением ненормальным, что, по мере развития конституциональных норм в недрах сословных монархий, привело, как, например, в Англии, к формулировке такой политической нормы, как отрицание за государем права отлучки без согласия парламента и признание такой отлучки равносильной отречению от престола. Главе государства принадлежала вся исполнительная власть. Его отсутствие парализовало дееспособность государственного организма вне будничных, текущих дел управления.

50-е и 60-е годы XV в. — весьма напряженное время в истории Польши. 13-летняя война с Пруссией (1454—1466 гг.) закончилась Торнским миром, который отдал полякам Поморье, Хельмскую землю и западную Пруссию и привел Орден в вассальную зависимость от короны Польской. Но война эта потребовала огромного напряжения, осложненная внутренней борьбой короля с шляхтой, ставившей расширение привилегий условием участия ополчения в походе. Нешавские статуты 1454 г. завершают целый период в развитии польского шляхетства, признав необходимость согласия сеймиков для созыва посполитого рушенья и издания новых узаконений. Эти дела на ряд лет поглотили Казимира. Из литовското господаря он обращается в деятельного короля польского и лишь изредка, урывками заглядывает в Вильно.

Литовские паны недовольны. Во главе литовской «фронды», как выражается Грушевский, стоит все тот же Гаштольд, глава литовской знати, тесно связанный и с русскими княжатами как тесть Семена Олельковича, киевского отчича, который по смерти отца, в 1454/55 г., сел на княжении Киевском.

Эта фронда требует избрания для Литвы особого великого князя. Длугош говорит о «plures motus»[104] поднятых Гаштольдом для нового изменения польско-литовских отношений. Казимиру приходилось отрываться от польских дел для поездок в Литву по этим делам. В польско-прусской войне не участвуют литовско-русские силы. Напротив, в 1456 г. рада отправила послов к Казимиру с требованием от имени панов и всего великого княжества вернуть великому княжеству Подолию под угрозой захвата ее литовско-русской военной силой и вернуться для постоянного пребывания в Литву. Ходили толки о кандидатуре в особые великие князья Семена Олельковича. Казимир поспешил в Литву, пробыл тут целую зиму, улаживая отношения, и свел дело к выдаче подтвердительного привилея 1457 г., где можно было то шире, то уже толковать обещание «панства нашего земли, великого княжества, не вменьшать але у границах, как же предкы наши… Витовт… и иные держали и володели, такожь (эти земли) здорови, цели, держати… и щитити, а с божьего помочью… размножати». Гаштольд умер в 1458 г., но это не устранило дальнейших пререканий. В 1460 г. Казимир держит в Бресте «cum Lithvaniae primoribus tam conventum, quam consilium[105], чтобы успокоить «infectas Lithuanorum fere omnium mentes»[106], в 1461 г. видим Казимира в Вильне на «convento terrarum Lithvaniae et Russiae»; собрание это единодушно просит его либо лично и постоянно («personaliter et assidue») пребывать в Литве, либо назначить («constitueret») великим князем литовским Семена Олельковича. Казимиру удалось отсрочить вопрос. В 1463 г. на польский сейм в Петрокове прибыли литовские послы с требованием Подолии, Белзской земли и спорных волынских волостей во избежание разлития христианской крови. Казимир настаивал на разрешении спорных вопросов «jure potius, quam armis»[107] на польско-литовских съездах. На таких съездах и тянулись переговоры в 60-х, 70-х годах с вечными новыми отсрочками. В спорах подымались снова и другие вопросы — об особом великом князе для Литвы (по смерти Семена Олельковича в 1470 г. литвины просили у Казимира кого-нибудь из его сыновей; еще в 1480 г. — та же просьба, чтобы Казимир или сам оставался на Литве, или сына дал), о новой формулировке унии. Но Казимир последовательной дипломатической игрой уклонился и от того и от другого, не желая ни делиться властью, ни восстановлять против себя литвинов подтверждением старых актов унии, ни поляков, которым формально обещал не давать литвинам грамот, нарушающих интересы Короны. Так государственно-правовое положение польско-литовского целого осталось неопределенным до самой кончины Казимира в 1492 г.