Книга Сто эпизодов. Повести и рассказы - Дмитрий Данилов

Его звали Савва.

В данном случае имел место второй вариант.

Нет, все-таки надо встряхнуться, взять себя в руки и приступить к действиям. Сколько можно маяться.

Встряхнулся, взял себя в руки и приступил к действиям: подошел к окну и долго, неподвижно смотрел в окно.

То, что было видно в окно, называлось Имени Фрунзе. Поселок имени Фрунзе. Савва жил в поселке имени Фрунзе.

Сначала построили фабрику имени Фрунзе. Это было довольно давно, во времена бури и натиска. Фабрика должна была выпускать (и выпускала) небольшие прямоугольные предметы, имеющие народнохозяйственное значение. Постепенно вокруг фабрики вырос фабричный поселок. Его тоже назвали имени Фрунзе, как и фабрику. Было бы довольно странно и даже возмутительно фабричный поселок около фабрики имени Фрунзе назвать Покровское или Лесные дали или Железнодорожный или, например, Кировский. Поэтому — имени Фрунзе.

Люди так и говорили: поеду в имени Фрунзе, был в имени Фрунзе, живет в имени Фрунзе.

Серые и красные трех- и четырехэтажные дома, два высоких недавно построенных дома, грязный землистый снег и заснеженная мокрая земля, виднеющаяся между домами дорога, конечная остановка автобуса, дом культуры, магазин, магазин, еще магазин, детская площадка, представляющая собой не очень ровную поверхность грязной земли с воткнутой в нее железной трубой. Тропинки, дорожки. Там и сям по поверхности земли ползут трубы, газовые или еще какие-то, непонятно. Над дорожками и проездами трубы вздымаются квадратными гнутыми арками, и люди проходят под трубами. Туда и сюда ходят люди, людей немного. Вот какой-то человек пошел туда, а вон там другой человек пошел вон туда. В стороне громоздится краснокирпичная фабрика имени Фрунзе. После нескольких лет простоя и запустения фабрика имени Фрунзе опять выпускает небольшие, несколько усовершенствованные прямоугольные предметы, имеющие народнохозяйственное значение. Из фабричной трубы в атмосферу поступают вредные вещества в виде негустого дыма. Далеко, почти на горизонте, видны трубы цементного завода.

М. В. Фрунзе родился в 1885 году, умер в 1925 году.

Савва с трудом оторвал себя от смотрения в окно и с трудом удержал себя от включения телевизора. Пора идти.

Надел брюки, футболку, свитер, ботинки, куртку, шапку. И пошел.

Кто-то насыпал кучу мусора в углу лестничной площадки, там, где обычно в современных высоких домах располагается мусоропровод. Но мусоропровода не было, потому что дом был не высоким и не современным. Наверное, кто-то недавно переехал из современного высокого дома в связи с ухудшившимися обстоятельствами жизни, и по привычке бросил мусор туда, где должен быть мусоропровод, не глядя.

На так называемой детской площадке играли дети. Их игра заключалась в том, что они по очереди подходили к воткнутой в землю ржавой железной трубе, обнимали ее обеими руками и так неподвижно стояли.

Савва брел по снежной дорожке. В одном месте дорожка оттаяла, и показался черный асфальт. Под землей труба с теплом, и вот тепло растопило снег. А сверху тоже труба, судя по всему, с газом, и Савва прошел под прямоугольной гнутой трубчатой аркой.

Мимо прошел человек в пальто, шапке, брюках и ботинках. Другой человек, в ботинках, брюках, шапке и куртке, курил около подъезда. Баба в пальто, неясной обуви и сиреневом вязаном берете тащила сумки с, наверное, продуктами.

Идти-то всего ничего. Вот уже старый дом буквой Гэ, в самом углу — подъезд, лестница, дверь. Позвонил. Открыли. Ее звали Нина Ивановна.

— Здравствуйте…

— Ты к Николаю? Нет его.

— Мы договаривались… Может, я попозже зайду?

— Заходи сейчас. Скоро придет. Подождешь.

Вошел. Темновато и облезло. Пахнет жареными продуктами животного происхождения. Он здесь бывал много раз.

— Вон тапки. Проходи.

И ушла на кухню, жарить.

В этой полутемной комнате все ему было знакомо — и полки с книгами давно забытых советских писателей, и окно, завешанное пыльным тюлем, почти не пропускающим солнечный свет, и компьютер, старый, с защитным экраном на мониторе, таких защитных экранов, висящих на двух ремешках, давно уже ни у кого нет, а у Николая Степановича есть, все старое, пыльное и хорошо знакомое.

Сел в кресло. Смотреть было не на что. Просто сидел, уставившись в простенок между книжными полками и шкафом. От пустого неподвижного созерцания у него даже слегка открылся рот.

Из кухни доносилось шипение и пахло жареным.

Сколько можно жарить-то.

В дверном проеме показалась Нина Ивановна с разделочным ножом в руке. Долго стояла, смотрела пристально.

— Все сидишь…

Савва смотрел в простенок между книжными полками и шкафом.

Нина Ивановна повернулась и ушла на кухню.

За окном стало совсем серо, да еще этот тюль, серые унылые сумерки. Можно было бы включить свет, но зачем, свет включают, чтобы было хорошо видно, чтобы что-то разглядеть, а что тут разглядывать, разглядывать нечего, и не стал включать.

Впрочем, через некоторое время пришел Николай Степанович и все-таки включил свет, ведь сидеть и разговаривать в темной комнате, пусть даже и с хорошо знакомым человеком, это как-то уж совсем.

— Ну что, как, как дела, что скажешь, определился?

И забегал по комнате, достал книжку, поставил ее обратно, задвинул штору (кроме тюля, на окне были еще и шторы), включил компьютер, сел на стул.

— Ты знаешь, все-таки не возьмусь я.

— Да? А чего так? Смотри, а то мы бы прямо на следующей неделе тебя в Тулу отправили. Чего, нормально.

— Да ну, не пойдет у меня, я же знаю. Вообще, не хочу. Не хочу вообще с ними встречаться, уговаривать их опять… Ну их на хрен.

— А чего, нормальные мужики. Съездил бы в Тулу, а потом сразу бы и в Орел, там-то вообще хорошо, там Михалыч. Ты же его знаешь.

— Да уж ездил, хватит. Сколько можно. Не мое это, не люблю, отвратительно. Чего мучиться-то. Тогда просто другого выхода не было, а сейчас-то такой необходимости уже нет. С тобой-то мы всегда нормально работали, а с этими раздолбаями не буду, даже вспоминать противно.

— Ну, смотри. А то в Тулу… Тула — хороший город. Кремль, оружейный завод. Пиво «Арсенальное».

— Да город-то хороший, понятно. Нет, не поеду я никуда.

— Ну ладно, как знаешь. Тогда я Ткаченко буду звонить. Точно, не передумаешь?

— Да нет, чего уж тут передумывать. Передумал все уже.

— Ну ладно, давай тогда.

И отвернулся к компьютеру, открыл какой-то файл.