Книга Сибирской дальней стороной. Дневник охранника БАМа. 1935-1936 - Иван Чистяков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Сапожников вам сказал — с концом строительства.
Разговаривает, намекая на наши взаимоотношения, хочет узнать, почему я так поставил?
Рыбак рыбака видит издалека. Так же и охотники.
Разговорились со старшим топографом Шишовым, оказался охотник. Собрались на выходной на коз.
Что-то будет? Нач. отряда на мой вопрос, что конец строительства будет 8 Мая, а я ждать не намерен с увольнением, ответил:
— Конец — 8 Ноября. Мы разные доделки делать не будем.
Разговоров о конце никаких. Даже и те, что были, замолкли. Может быть, умышленно ничего не говорят, чтобы не создавать демобилизационного настроения? Сижу на перроне в Завитой с Пархоменко и калякаю о делах.
Оказывается, Архаринский мост сделали выше проекта на 2 мт., а земполотно пришлось подсыпать после. Перерасход, изменение профиля и т. д., дела-делишки.
Завтра выходной. Думаю пойти на охоту. Но дождь, дождь. Болит сердце. На душе потемки, мрак и неизвестность. Удивительная вещь — во всех моментах жизни есть, не теряется надежда, а у нас даже в надежду не верится.
Просидел дома весь день. Вечером впотьмах, нет керосина. Даже чтения, и того лишен человек. Помпотруду ф-ги 35 задает вопрос:
— Почему вы, человек с высшим образованием, а служите в охране ком. взвода?
Я сам удивляюсь, почему? Злая шутка.
На ф-ге 35 делают овощехранилище на зиму, и сам черт не разберет, что творится с концом стройки. А с 11-й бегут. Нач. отряда вместо того, чтобы приказным порядком откомандировать стрелков на 11-ю, сказал просто, они и едут трое суток. На 35-й подконвойке Родак и Сагер напились пьяные, надебоширили. Может быть, это вызвано и плохим положением. Нет табаку, нечего закурить стрелку, путеармеец получает, у него и просят. А начальство хоть бы хны. Писал, говорил — ничего не помогает. Вот дела, что тут такое, не разберешь!? Пишу в темноте, жалея остатки керосина в лампе. В моей комнате лампы нет.
Выходной радует побегом с непобедимой 11-й. Надо ли ехать? Топаю пешком. Приехал на ф-гу политрук Сергеев налаживать быт путеармейцев.
Что за чертовщина? О з/к. забота, разговоры, уполномоченные, шефы и т. д, а о ВОХР ни полслова. Помещение стрелков до сего времени не отеплено, дров нет, Айзенберг с прямой нескрываемой враждебностью относится к охране. Мой политрук, приехав во взвод, спрашивает:
— Ты писал в штаб о том, что я не бываю во взводе и т. д.?
Отвечаю, что, конечно, нет!
— Мне даже лучше без тебя, все некому будет стукнуть помполиту.
Смеется и на то, что я подал рапорт о увольнении, Кравец тоже, политрук тоже, вот собралось командование.
Сидим без света и без дров, и ни на какие запросы в штаб отряда ответов нет. Дождь пополам со снегом. Мерзко. Никто тебя не заметит, что ты хорошо работаешь. Идет стахановский декадник, а что-то не особенно заметно. Потянуло запахом варящегося асфальта на улице Москвы, и дрожь пробегает по телу. Надо действовать и решительно.
Что ни день, то ближе к холоду, к лишней заботе. Хочется скрыться куда-нибудь на весь день, но некуда. Были бы здоровые сапоги, то ушел бы на охоту. Но сапог нет. Пройдет день.
События последних дней хаосом пронеслись. У Крылова в Свободном. Разбор писем.
Вечером в штабе с Лощининым вспомнили политзанятия Сергеева со штабниками. Политрук сказанул, что в Хибинах новый вид топлива — Апатиты. Очередной агрегат. Не верят, что я в отпуск, подозревают во мне что-то. И с уважением, и с лаской, и с шуткой относятся помполит и Камушкин. Разные толки о том, что я говорил, что на днях еду в Москву, что я обещал только год быть в БАМе. Все совпало. А на улице зима. Холод в помещении. Ни дров, ни угля. Лавров обращается к Камушкину.
— Т. начальник! Надо бы мне в кабинет печку натопить!
И ответец:
— А я может быть умышленно не ставлю чтобы вы не засиживались?!
В природе день начинался обычно. А на фаланге 7 день начался не как всегда. С сегодня объявлен Стахановский декадник, но узнали о нем только вечером. Значит, никакой подготовки. Умышленно это сделано или нет и кем, узнать не удалось.
Черная доска с показателями процентов выработки бригад, висящая около вахты, была вымыта, рядом стояло красное знамя фаланги, которое было гордостью бригады Самохваловой. Это знамя знало, что такое ударники, знало, что такое ударный стахановский труд, знало, на что способна женщина.
Были дни начала стройки ж. д. моста. Был март 1934 г. Реченка Улетуй была еще скована льдом. Морозы еще держались у 25 гр., но 2-е пути и мост на них ждать не могли. Надо было до разлива вырыть котлованы и сделать кладку, иначе к осенним холодам перекрытия между пролетами не будут готовы. А это равносильно срыву.
Пока шла подготовка, отсыпка дамбы, были разговоры среди женщин: кто полезет в котлованы? Маловеры пугали трудностями. Затопит — не вылезешь, схватишь малярию, ревматизм. Находились и такие, которые утверждали, что от холода цинга будет у всех. Посидите в мокрой яме, так узнаете. Лезьте, кому жить не охота, еще затопит. Попьете водички вдоволь. Им что! Это относилось к работникам НКВД. Разъезжают в собственных поездах да смотрят, как тут ишачат. А посадить бы на баланду. Вот сапог резиновых не дадут и рукавиц тоже. Начальнички, им последние соки отдай.
Кровью харкаю, и смачный плевок летел на снег. Сосы! Не полезем, бабы! Не полезем! Не полезем!!
И больше всех кричала Самохвалова, бригадир рецидивисток.
— Да вы что, очертенели? Да чтобы мы в яму! Не наше это, не бабье дело!! Я скорей сдохну, но не полезу. Мужиков давай на эту работу. Ишь, выдумали, женской фаланге бетонный мост строить. Живьем людей похоронить хотят, ироды. Вот что, бабоньки, говорят, завтра приступать надо, то если назначат. Я…
— Все не пойдем, — отвечала хором бригада. — Что мы, дуры что ль!
Но мост строить все же надо. Перебрасывать 7-ю фалангу куда-либо, а на ее место снимать с работы мужскую слишком дорогое дело.
Надо обрабатывать женщин. И в первую очередь бригаду Самохваловой, потому что это лучшая бригада, дающая на кюветах, на траншеях по 200 %. Здоровый, слаженный коллектив, дисциплинированный в производственном отношении.
Вечер. Время, когда съеденный обед начинает вместе с отдыхом восстанавливать силы. И в голову лезут всякие мысли. Кто считает дни до освобождения, вспоминая былую жизнь. Кто, может быть, семью и т. д. А кто и о побеге подумывает, всякое бывает. Чинят свое барахло. В сотый раз перечитывают письма.
В бараке тихо. Каждый погружен в свои дела и думы. Каждому только до себя.
