Книга Ольга Калашникова - Михаил Филин

О частностях, заимствованных у Краснопольского, писалось не раз, и я не буду на них останавливаться. Для нас интереснее некоторые другие частности драмы, тоже представляющие собой маскировку — только иного рода.

Воспоминание — не только один из самых излюбленных мотивов пушкинской поэзии, но и один из её импульсов. Однако превращая воспоминание в художественное произведение, Пушкин, под давлением сюжета и стиля, часто бывал принуждён изменять очертания подлинного факта. Иногда это делалось и для того, чтобы скрыть автобиографическую природу произведения. Объективируя таким образом факты и делая их общим достоянием, Пушкин как бы терял нечто из драгоценного запаса воспоминаний, но тут же, ради возмещения лирического убытка, а также из своеобразного лукавства, старался зафиксировать какую-нибудь вполне конкретную частность и тем самым зашифрованно, «для себя», восстановить интимную связь «поэтического вымысла» со своей собственною действительностью.

Я уже указывал на связь наброска «Как счастлив я…» с Михайловским. Эта связь, также зашифрованно, сохранена и в «Русалке». Тайная сила раскаяния влечёт Князя в те места, где разыгрывался его роман с Дочерью Мельника. И вот, можно заметить, что места эти связаны с думами Пушкина о Михайловском, где разыгрался его роман с крепостною девушкою. Князь говорит:

Невольно к этим грустным берегам Меня влечёт неведомая сила…

Знакомые, печальные места! Я узнаю окрестные предметы — Вот мельница! Она уж развалилась; Весёлый шум её колёс умолкнул; Стал жернов…

Только подчиняясь сюжету и как будто заимствуя мельницу у Краснопольского, Пушкин говорит о водяной мельнице. По существу же, по лирическому ощущению поэта, мельница здесь — одна из тех «крылатых» мельниц, о которых говорится в «Деревне» при описании Михайловского. Это та самая мельница, которая, дополняя михайловский пейзаж и михайловские воспоминания Пушкина, является и в «Графе Нулине», и в «Евгении Онегине», и в стихотворении «…Вновь я посетил». Примечательно, что михайловские отголоски в «Русалке» очень связаны именно с этой пьесой, писанной в 1835 году и посвящённой горьким воспоминаниям о Михайловском. Мельница здесь является тоже развалившейся — и связанной с мельницами «Деревни». В «Деревне»:

Здесь вижу двух озёр лазурные равнины, Где парус рыбаря белеет иногда, За ними ряд холмов и нивы полосаты, Вдали рассыпанные хаты, На влажных берегах бродящие стада, Овины дымные и мельницы крилаты…

Во «…Вновь я посетил» читаем об озере:

Оно синея стелется широко; Через его неведомые воды Плывёт рыбак и тянет за собой Убогой невод. По брегам отлогим Рассеяны деревни — там за ними Скривилась мельница, насилу крылья Ворочая при ветре…

Некогда благополучные мельницы «Деревни» представлены здесь одною — развалившеюся, как в «Русалке»[285].

Далее, в «Русалке», Князь говорит:

Тут садик был с забором — неужели Разросся он кудрявой этой рощей?

В стихотворении «Домовому», при описании Михайловского:

Люби мой малый сад и берег сонных вод, И сей укромный огород С калиткой ветхою, с обрушенным забором!

Во «…Вновь я посетил» дано сводное воспоминание — там, где говорится о соснах:

Но около корней их устарелых ……………………………………… Теперь младая роща разрослась…

Вообще же необходимо отметить, что всё стихотворение «…Вновь я посетил» своим тоном, ритмом, стилистическими приёмами (например: «Вот опальный домик…», «Вот холм лесистый…» и т. д.) чрезвычайно напоминает оба монолога Князя из «Русалки». Слова Князя «Всё здесь напоминает мне былое» можно бы взять эпиграфом ко «…Вновь я посетил». Вся же сеть этих автореминисценций («Деревня», «Домовому», «Как счастлив я…», «…Вновь я посетил», монологи Князя) подтверждает связь «Русалки» с воспоминаниями о Михайловском.

59.

Кроме этих «местных» намёков, в «Русалке», кажется, есть и «временной».

Хронология создания «Русалки» очень темна. Единственная дата — 27 апреля 1832 года — находится в беловой рукописи, под первой сценой. Так как работа над «Русалкой» началась значительно раньше, то дата, вернее всего, относится к тому моменту, когда, окончательно перерабатывая черновики, Пушкин перебелял их. Самые черновики не сохранились, и нет никаких оснований считать, что вторая и последующие сцены начаты после 27 апреля 1832 года. Напротив, надо думать, что вчерне многое было набросано до этого времени. Возможно, что и третья сцена в набросках существовала ранее. Затем произошло следующее. По мере обработки дальнейших сцен Пушкин переписывал их в ту же тетрадь, где была записана первая. Когда именно были переписаны вторая и третья сцены, неизвестно. Известно лишь то, что впоследствии Пушкин вычеркнул из белового текста третьей сцены два отрывка из разговора Княгини с Мамкою. Произошло это, по-видимому, тогда, когда и четвёртая, и пятая сцены тоже уже были переписаны в ту же тетрадь. Я предполагаю, что это было в 1834 году. Вычеркнутыми оказались, между прочим, такие строки:

Княгиня

Я слыхала, Что будто бы до свадьбы он любил Какую-то красавицу, простую Дочь мельника.

Мамка

Да, так и я слыхала. Тому давно, годов уж пять иль больше…

Между тем этот разговор определял для читателя хронологию событий внутри пьесы, то есть указывал, что между второй и третьей сценами проходит около пяти лет. Теперь, вычеркнув всё это место, Пушкин заметил, что этот важный временной перерыв остаётся ничем не обозначенным. Нужно было дать определение того же срока в другом месте. Пушкин и решил это сделать в конце пятой сцены, в разговоре Русалки с дочерью. По ходу пьесы разговор происходит одновременно с разговором между Княгиней и Мамкой. Однако пятая сцена была уже переписана, и Пушкин на поле беловой рукописи наметил то место, где должна быть сделана вставка. Место это он наметил после стиха: