Книга Свободная любовь - Ольга Кучкина

Везунчик

– Об Алексее Германе.

– Я везунчик на самом деле. Потому что, с одной стороны, мне надоело все это: бороться за эфирное время, придумывать за других… потом ведь были «Отель» и «Гараж», на хорошем уровне, но не более того. И тут совпало… У Алексея Юрьевича это же все долго. Сначала знакомство, потом пробы. А он ужасно ревнивый и собственник. И он почти на бегу со мной договорился, что я все оставляю. Чтобы я был как теленок и зомбированный им человек. Но я по природе своей другой, мне не надо неделю сидеть в четырех каменных стенах для того, чтобы почувствовать себя частью этих стен и играть личность другого склада. Мне надо сказать: средние века, замок – я через пять минут могу играть любое состояние, мне только надо точно объяснить, какое. А он все равно считал, что я выпендриваюсь, что это медленное погружение в состояние анабиоза меня покорит. На сегодня мы уже выяснили отношения, жизнь сама все расставила по местам.

– Как выясняли? Были какие-то серьезные конфликты?

– Были. Наверное, потому, что мы в чем-то с ним очень похожи…

– В чем?

– В принципиальности, упрямстве, вспыльчивости, оба ужасно самолюбивы. Он выигрывает только в том, что я моложе. Все-таки у меня есть еще пиетет перед ним. Хотя в молодости это разница, пятнадцать лет, а в нашем возрасте… Но он любит со мной говорить как с пацаном. А я ему периодически напоминаю, что я пацан, но мне уже полтинник.

– Какой-нибудь конфликт помните, где разорались-разбежались?

– Их невозможно передать в словах. Они все связаны с тем, что он хочет, чтобы получилось наилучшим образом, и я тоже. А идем мы к этому разными дорожками.

– Но вы могли стукнуть дверью и уйти со съемочной площадки?

– Конечно. Даже на пробах так было. Я стукнул дверью и надеялся, что уже конец и все само собой разрешилось. Я радовался за Германа, что не надо будет мучаться с Ярмольником, а за Ярмольника – что не надо мучаться с Германом. Я люблю его и уважаю как художника, как режиссера, как личность. Но когда это творчество… это все равно как… ну, мы делим одну постель, и у нас кто-то должен родиться.

– А как он вернул вас?

– Света Кармалита играет свою роль буфера и тормоза. Она разъясняет ситуацию. Она сбивает пену, и остается суть… Тот год был очень трудный, этот легче.

– Вы притерлись?

– Мы не притерлись. Алексей Юрьевич все-таки очень сложный человек. И он зависит от очень многих вещей. Как он говорит. От того, как он себя чувствует. От того, как работает группа. От того, насколько он знает, как строится следующая сцена. Этих причин очень много. Но это он обманывает. Когда он знает, как снять сцену – и группа работает хорошо, и чувствует он себя хорошо. Вообще самое страшное – это режиссер, который всегда знает, что делать. Если Германа можно назвать гением, то потому, что он отличает поделку от истинного воплощения. У него невероятный вкус. В этом он идеален. И из-за этого я с ним. Потому что от того, как он работает, как чего-то требует – от этого можно сойти с ума, это невозможно выдержать. Нельзя же объяснить, в чем состоит профессия актерская и режиссерская. Но когда снимается сцена – три дня одно и то же, а он тихонечко работает, работает, и только на пятый день будет дубль, о котором он скажет: вот сегодня, кажется, получилось… Хотя мы считали, что получалось и в предыдущие четыре дня. Но он не закончит съемку кадра, пока не увидит то, ради чего он снимает этот кусочек. С ним очень интересно. И очень трудно. Было бы глупо, если б я это скрывал. Я мог бы наговорить кучу претензий: так не работают, так не планируют, так долго не снимают. Но я уже снимался быстро. Я уже работал по-другому. А с ним я не работал. Не так много людей, до такой степени самобытных и оригинальных в творчестве, как Герман. Кто-то считает, что он шаман…

– Бродский тоже был шаман.

– Один очень умный человек сказал, что лет через пятьдесят из всего, что было, останутся фамилии Бродского и Германа.

– И Тарковского, может быть.

– Он так и сказал: может, Тарковского. Как бы ни относиться к фильмам Германа, они ведь никогда не стареют. Они не принадлежат никакому времени. Они принадлежат всем временам. Эта картина еще больше, чем остальные, принадлежит всему мирозданию. Кино невероятно сложное и невероятно простое. Вообще про цивилизацию. Вообще про то, как люди придумали жить вместе. Безусловно это про жестокость, про власть, про стремление человека господствовать над другими людьми. Про природу человека. Поэтому это кино и про Россию, и про Америку, и про Мексику, и про Египет, про что угодно.

– Персонаж, которого вы играете, рыцарь без страха и упрека…

– У Германа это не так. Не то что не так, а выглядит безо всякого пафоса. Он меня уже убедил, так что я никакого героя не играю. Я играю человека, который хочет хотя бы внутри себя следовать законам человеческой правды, честности, порядочности.

– Вам как человеку это близко?

– Да, разумеется. Форма, в которой мы работаем, не самая близкая. Самое удивительное и, может быть, правильное: я не герой в картине. У Германа снимается много типажей. Он мастер выбирать лица. Начиная от пациентов психиатрических лечебниц и кончая странными лицами от природы. Эти люди не играют. И весь фильм… как бы вам объяснить? Знаете, говорят, что с кошкой играть нельзя, она всегда вас переиграет. Я – в этих условиях. Все типажи играют лучше меня. Потому что они не играют. А я как бы профессиональный артист. И если я смогу соперничать с типажами – это будет главным достижением этой картины и победой Германа и моей. Сам ход событий в картине предопределяет личность. Но при этом не надо все играть с ровным позвоночником и развернутыми плечами. Наоборот, он старается меня мало показывать: ухо, глаз, рука, детали. Это про бога, потому что бог в человеке. Я играю бога и я это понимаю. Но когда мы говорим: бог, – нас сразу коротит на том, как играть бога…

– Первый вопрос, который я хотела задать: трудно быть богом? Вы меня сбили, опоздав.

– Трудно играть бога. Если ты с другой колокольни. Если с германовской – не трудно. Потому что ничего не должно быть придуманного, ничего нельзя изображать, можно только существовать очень честно. И если он за чем-то очень пристально следит, так это за правдой реакции и за тем, чтобы ничего лишнего не сыграл, чтобы не увиделся артист. Поэтому возвращаясь к вашему первому вопросу: почему Герман взял меня? – отвечаю: не знаю. То ли он сам себе устроил экзамен по жизни…

– Возьму-ка я этого комика и уж если с ним справлюсь…

– Вот-вот. Но он говорит, что всегда снимал комедийных артистов. Ролан Быков, Андрей Миронов, Юрий Никулин. Он прекрасно знает, что люди с такой энергетикой – настоящие трагики.

– Меняет ли что-то в человеке такое кино? Вы входите в него и выходите одним и тем же? Или происходит какая-то мутация?

– Человеческая – нет. Я живу по тем правилам и законам, которые во мне уже устоялись. И то, что мы делаем с Германом, не меняет моих установок. Все правильно. С профессиональной точки – происходит. Меня меняет это, и очень сильно. Я не то что многому научился. Мне многому нужно разучиться, для того чтобы у Германа сниматься и соответствовать его требованиям.