Книга Змеевы дочки - Татьяна Корсакова

– Что с довольствием? – спросил Кузьма, обращаясь уже не к директрисе, а к Мефодию.

– А на довольствие мы тебя поставим, когда документы соответствующие покажешь, – мстительно улыбнулся тот.

Значит, придется все самому. Ну ничего, ему не впервой.

– Благодарствую. – Кузьма тоже улыбнулся. Улыбаться он умел по-разному, у иных от его улыбки и глаз дергаться начинал. Но Мефодий оказался крепким орешком. А еще он вооружен. Кузьма успел разглядеть под душегрейкой ножны, а на пальцах Мефодия следы от оружейной смазки. Вот такой при детдоме помощничек – и швец, и жнец, и на дуде игрец… – Поднимусь наверх, устроюсь, а как окончательно рассветет, примусь за дрова.

Ответа он не дождался, да не особо и ждал. Обвел быстрым взглядом кухню, заприметил пятнышко крови у самой стены и три едва различимые царапины на половице. Вот где убили повариху. А зверь убил или какая иная тварь, это уже не его ума дело.

В замке было темно и холодно. Худшего места для детского дома и придумать нельзя, но кто-то ведь придумал, поселил сирот посеред озера в этом каменном склепе. Нарождающийся рассвет уже заглядывал в грязные окна второго этажа, разгонял по углам ночные тени. Здесь, на втором этаже, Кузьма тоже почуял кровь. Именно почуял, имелась у него такая особенность, выработалась с годами. Эта кровь была звериная, и как ни пытался кто-то оттереть ее с пола, а запах все равно остался. Подумалось, что дом этот особенный, что питается он не только чужими страхами, но и кровью. Сколько уже кровавых жертв ему принесено, а все не угомонится! Или не дом виноват, а тот, о ком даже албасты говорить не хочет? Тот, о ком в Чернокаменске за последние годы почти забыли, кого превратили в страшную сказку на ночь? Как бы то ни было, а детям здесь не место. Высосет дом из них все соки, переварит и выплюнет белые косточки. Если раньше до детей не доберутся волки… Что ж их тянет-то так в Чернокаменск? На дорогах волчьи кордоны, остров в оцеплении. Не к добру…

Комнату Кузьма себе выбрал быстро, просто толкнул первую попавшуюся дверь, положил на скособоченную кровать свои вещи, снял шинель. Только осмотрелся, как в дверь осторожно постучались.

– Входи, – сказал он, уже зная, кого увидит.

– Вы в самом деле к нам? – спросила Галка, и в голосе ее послышалась плохо скрываемая радость. Давненько Кузьме не радовались, он уже и забыть успел, каково это.

– Подслушивала? – спросил вместо ответа.

– Вы громко разговаривали. – Она не смутилась, улыбнулась лукаво. А ведь повзрослела девка! Сколько они не виделись? Пару недель, наверное. А она словно на пару лет старше стала. – Можно я вас познакомлю, дядька Кузьма?

– С кем? – Не хотел он ни с кем знакомиться, но ведь понятно, что не отстанет. В этом она на албасты похожа.

– С ребятами. Пойдемте! – И за рукав ухватила, как тогда, во дворе. Только тогда девица боялась, а сейчас радовалась. – Как хорошо, что вы пришли!

– Я это уже слышал, – проворчал Кузьма. – Ты чего от него бежала? – спросил строго. – Обижает?

Ничего не ответила, только плечами пожала. Повзрослела, точно повзрослела!

А с детьми знакомиться все-таки пришлось. Ну как знакомиться – Кузьма просто стоял посреди комнаты истуканом, а они молча его рассматривали. Маленькие, лысые, лопоухие, большеглазые. Голодные. Видно же, что голодные.

– Ладно, – сказал Кузьма, когда ясноглазый пацаненок лет пяти-шести попытался взять его за руку, – некогда мне с вами! Дел полно!

Они не обиделись, не стали удерживать, проводили настороженными взглядами, и взгляды эти Кузьма чувствовал потом еще очень долго. Из замка он вышел, прихватив с собой ружье. Пожалуй, час-другой в его распоряжении имелся. На путаный заячий след напал быстро, особо и искать не пришлось. И жирного беляка подстрелил тоже быстро, прямо на подступах к лесу. Грех голодать, когда вокруг еда так и шныряет, так и шныряет. Зайца он освежевал тут же, еще раз проверил в деле серебряный нож. Уже собирался возвращаться, когда почуял холод. Не привычный зимний, а особенный, который ни с чем не спутать.

– Зачем явилась? – спросил, не оборачиваясь.

– Не о том спрашиваешь, человек. – Албасты не смилостивилась, не осталась за спиной – во всем своем уродстве предстала перед Кузьмой.

– А о чем мне нужно спросить?

– О том, зачем ты здесь.

– Зачем? – вздохнул он.

– Чтобы их защищать.

– Кого?

– Детей.

– От кого? От волков?

– Ото всех. – Что-то такое промелькнуло в ее черном взгляде, что-то почти человеческое. – Если понадобится, то и от меня.

Да, задала ведьма ему задачку. Как же можно защититься от нежити?! Знал бы, давно бы уже послал ее куда подальше.

– Кинжал. – Длинный коготь коснулся костяной рукояти, а Кузьма невольно вздрогнул, испугался, что с рукояти коготь соскользнет на его руку.

Вот оно как! А он, дурак, столько лет старой карге прислуживал, не знал правды! Накатило вдруг, навалились и детские обиды, и боль, и тоска по несбывшемуся. Сам не заметил, как воткнул серебряное лезвие ведьме в грудь. Сначала воткнул, а уж потом испугался того, что наделал.

Албасты посмотрела на него без злобы, словно ничего другого и не ждала, улыбнулась острозубо и просыпалась на белый снег снегом черным, таким же черным, как ее душа. Была ведьма, и не стало ведьмы. А вот на сердце тоска осталась. Будто бы поступил Кузьма неправильно, не по совести поступил. На серебряный клинок, одолевший албасты, глянул едва ли не с отвращением, но избавиться от ножа не сумел, сунул за голенище.

Теперь, когда с албасты покончено, можно было возвращаться в тайгу, к Глухомани. Нет у Кузьмы больше никаких обязательств. Обязательств нет, а заяц есть. Не забирать же его с собой…

К тому времени, как Кузьма вернулся к замку, уже окончательно рассвело. Заячью тушку он бросил во дворе, заглянул на кухню, отыскал пустое ведро. Раз уж так вышло, раз уж вернулся с добычей, сварит ребятне похлебку из зайчатины, пусть побалуются лопоухие. Вот сейчас воды наносит, печь истопит, и все. Час-другой – и не будет его на этом чертовом острове.

Колодезная крышка оказалась припорошена снегом. Кузьма смахнул его рукавом шинели, потянул на себя дверцу, столкнул с бортика ведро. Оно полетело с гулким уханьем, пару раз ударившись о каменные стены колодца, плюхнулось в воду где-то далеко внизу. Кузьма подождал, пока ведро наполнится водой и натянется цепь, а потом потянул ворот на себя. Крутил ворот и думал о своем, о том, как привольно ему наконец заживется. Потому, наверное, не сразу заметил, что ворот идет очень уж туго, хотел поправить цепь и онемел. На обледеневший ворот накручивалась не цепь, а белые косы. А из колодезных недр, по-паучьи цепляясь когтями за каменные стенки, поднималась албасты. Бежать бы от колодца без оглядки, но Кузьма знал, от албасты не убежишь. Вот и белая коса захлестнулась вокруг руки, сдавливая ее с невероятной, нечеловеческой силой.