Книга Мудрая змея Матильды Кшесинской - Елена Арсеньева

– Еще бы не помнить, – в очередной раз усмехнулся Маршан. – Мой дед там тоже катался, а после пожара у нас в амбаре годами валялась вся эта рухлядь, пока мы с отцом не восстановили манеж.

«Хорошо, что я сижу, – подумала Алена. – А то прямо сейчас рухнула бы у ног Маршана и этих ажанов!»

Как она могла забыть, как она могла забыть? Как она могла забыть, что по-французски «манеж» – это не только место для тренировок лошадей и всадников, но и карусель? Ага, полное название – manège de chevaux de bois, «манеж деревянных лошадей». Сколько раз Алена водила маленьких Лизу и Таню кататься на таких манежах – и в парк Тюильри, и к Сакре-Кер, где они наперебой норовили сесть на любимую красную лошадку, и в парк Ле Аль, где в манеже были и коровы, и зайцы, и поросята… Теперь той карусели уже несколько лет как нет, парк перестраивают, и это печально!

«Ужасно жаль, ужасно жаль, что нет уже коров в Ле Аль», – тупо срифмовала Алена.

Манеж! Карусель! Во Френе сгорели деревянные лошадки: и бэ, и гри, и альзан, и руэн, как говорил старый служитель из школы верховой езды.

И текст письма, которое было напечатано на старой машинке, на старой бумаге, словно бы всплыл перед глазами нашей героини:

«Одиль, верни сама знаешь что, пока не поздно. «Серый» конь. Левый задний. Даю три дня. Потом убью».

Какая связь между тем, что должна вернуть Одиль, и серым – он же пегий – деревянным конем из давно сгоревшего манежа? Или младший Рицци уже знает, что карусель восстановлена и, возможно, старый пегий снова бегает по кругу и в уме – цок, цок! – круги считает?

«А вдруг я его сейчас увижу, этого пегого? – подумала Алена, внезапно разволновавшись, как девочка перед первым свиданием, и чуть не стукнула себя по голове от злости. – О чем ты, безумная? Какие тебе пегие лошади? Какие Одили и Зигфриды? Ты о себе подумай! Тебе срок светит, а ты…»

– Элен, – вернул ее к реальности голос Маршана, который как раз открыл дверцу фургона с ее стороны, – вы же хотели посмотреть мой склад? Пойдемте.

– Элен, счастлив познакомиться, – сунулся вперед Виктор, пытаясь подать руку, чтобы помочь Алене выйти из машины, однако Маршан с угрюмым выражением опередил его.

Ги фыркнул.

– Еще один звук, не относящийся к делу, и никакого манежа не будет, – спокойно сказал Маршан.

– Я понял, – испуганно сказал Виктор.

– Я тоже, – присоединился к нему Ги, но его голос был заглушен ревом пронесшегося мимо мотоцикла.

Но Маршан, видимо, понял, потому что кивнул, достал из кармана ключи и подошел к двери склада, около которого громоздился несколько неуклюжий чехол-гараж, где прятался, судя по всему, багги.

За спинами снова взревел мотоцикл.

Дверь была заложена не слишком громоздким металлическим засовом, однако Алена не сомневалась, что без секретного замка производства Маршана не обошлось, а потому, когда тот отодвинул засов и принялся отпирать внутренний замок, следила за каждым движением его руки.

Конечно, замок и ключ его собственного производства. Какая на нем могла быть буква? Или какая комбинация букв? Сколько раз нужно повернуть вправо, а потом влево, или влево, а потом вправо?

«Угомонись!» – приказала она себе почти с отчаянием, но только головой качнула: бесполезно. Не остановится тот, кто шагнул на опасную дорожку беспрестанного развития мозговых извилин, беспрестанного разгадывания загадок… чужих, запретных, тебя совершенно не касающихся, но тех, которые непременно нужно разгадать… Нет, не остановится!

Сие невозможно.

– А почему сгорел манеж? – спросила Алена равнодушно, как бы для поддержания беседы.

К ее изумлению, Виктор, Ги и Бати Маршан стремительно переглянулись, разом отвели глаза и промолчали.

– Что, не нашли виновника? – удивилась Алена.

– Нашли, но это было слишком давно, – буркнул Ги. – И к делу не относится. Ты откроешь склад, Бати, или мы будем прямо здесь обсуждать наши дела?

– Да уже открыл, – буркнул Маршан, с силой потянув на себя дверь. – Прошу!

Внутри было темно, только вырисовывалась неясная здоровенная тень. Но вот щелкнул рубильник, вспыхнул свет под потолком – и Алена ахнула, обнаружив напротив входа огромного носорога. Разумеется, это оказалась статуя, но первое впечатление было, что называется, в лоб. Она даже рюкзачок уронила. Впрочем, Виктор его тотчас поднял и повесил на рог статуи.

– Что вы! – испугалась Алена, однако Маршан миролюбиво махнул рукой:

– Все дамы, которые меня навещают, непременно вешают сюда сумки.

– А также они… – начал было Виктор, но тут же с комическим испугом заткнул себе рот кулаком, однако глазами выразительно указал на большой диван, стоявший в углу.

– Хорошо, что ты не продал своего риносероса[31]! – с преувеличенным восторгом воскликнул Ги – явно для того, чтобы отвлечь внимание хозяина от Виктора. – Такая радость его видеть! Как старого приятеля!

– Да я бы продал, но никто не берет, – ухмыльнулся Маршан, но Алена его не слушала: она увидела стоящую в противоположном конце ангара карусель.

Иначе говоря, манеж.

Карусель оказалась совсем небольшой – всего четыре лошадки, аккуратно и очень реалистично раскрашенные: рыжая, темно-коричневая, серая и пегая. Купол был расписан нарядно, но, конечно, не сравнить с любой городской каруселью. Зато гривы и хвосты, кажется, были сделаны из настоящего конского волоса, а уздечки и копыта у всех скакунов позолочены или посеребрены.

Кроме одного. Кроме копыта на левой задней ноге пегой лошади. Оно было покрашено в черный цвет.

«Серый» конь. Левый задний», – вспомнила Алена.

Вот о чем говорилось в письме!

Копыто – по-французски sabot – слово мужского рода. Да, подходит. Но почему пегий конь назван серым?

Да понятно же! Как это говорил хозяин проката о Зигфриде Рицци: «Он дальтоник. Не из тех, кто красный и зеленый путают, а из тех, кому почти все кажется серым»?

Коричневые пятна на боках пегой лошади ему тоже должны были показаться серыми.

Значит, письмо написал все-таки Зигфрид. Зачем и почему с привлечением старинных аксессуаров – неведомо. Ему виднее.

Нет! Это письмо писал не Зигфрид! В письме нет ни слова о пегом коне, упомянут только серый, однако Одиль сразу назвала его – руэн.

А ведь не только очертания ушей, пальцев или глазниц передаются по наследству. Дальтонизм – наследственная болезнь!

Что, если тот Рицци, которого занесло в Мулян ветрами второй мировой войны, тоже был дальтоником? Ему все виделось в серых тонах, однако он знал, что вот этот конь вовсе не гри, а руэн. Поэтому он и взял слово gris, «серый», в кавычки! Но почему масть именно этого коня была так важна? Не связано ли это как-то с черным копытом?..