Книга Путь к процветанию. Новое понимание счастья и благополучия - Мартин Селигман

После возвращения домой он стал тревожным, беспокойным, большую часть времени находился на грани срыва. Все время был озабочен безопасностью семьи, постоянно носил заряженный девятимиллиметровый пистолет, а на ночь клал его под подушку. Не мог уснуть, а когда засыпал, сон часто прерывался яркими кошмарами, он метался во сне, толкал жену или вскакивал с постели и включал свет. Дети жаловались, что он стал их чрезмерно опекать, что глаз с них не спускает. По словам жены, он эмоционально отдалился от нее после возвращения. Еще она стала бояться ездить с ним на автомобиле – сидя на пассажирском месте, он мог внезапно схватиться за руль, когда ему мерещилась мина, заложенная на обочине дороги. Друзья перестали звать его на встречи, потому что он неизменно отклонял все приглашения собраться вместе. Работодатель, терпеливо поддерживавший его, рассказал, что работа сильно страдает, потому что К. занят лишь собственными мыслями, часто срывается на покупателях, делает ошибки и мало чем помогает своему автосалону, где прежде был лучшим продавцом. Сам К. признавал, что изменился после службы в Ираке. По его словам, он иногда испытывает острые приступы страха, паники, вины и отчаяния, а иногда чувствует себя эмоционально мертвым и неспособным вернуть любовь и привязанность родных и друзей. Жизнь стала для него тяжким бременем. Хотя он не предпринимал попыток самоубийства, но признался: его нередко посещают мысли, что было бы лучше, если бы он погиб в Ираке.

Этот диагноз врачи медицинской службы армии США ставили в ходе кампаний в Ираке и Афганистане постоянно. Говорят, что заболеванию подвержены не менее 20 % военнослужащих {6}. Именно потому меня и пригласили на ланч с генералами.

Я рассказал генералам, что кривая распределения человеческой реакции на крайне неблагоприятную обстановку имеет колоколообразную форму. На одном конце, в случае с чрезвычайно уязвимыми людьми, результатом является патология: депрессия, тревожное расстройство, злоупотребление алкоголем или наркотиками, суицид и то, что теперь упоминается даже в официальных руководствах – посттравматический стресс. Каждый военнослужащий, направляющийся в Ирак или Афганистан, слышал о PTSD. Но с травмами люди сталкиваются тысячи лет, и реагировать на несчастья им помогает жизнестойкость – способность вернуться к предыдущему уровню функционирования после сравнительно короткого периода депрессии и страха {7}.

В Вест-Пойнте мы выяснили, что более 90 % курсантов слышали о посттравматическом стрессе, который относительно мало распространен, но менее 10 % слышали о посттравматическом росте {8}, который встречается нередко. Этот факт медицинской неграмотности очень существенен. Если все солдаты знают о PTSD, а о жизнестойкости и росте – не знают, образуется порочный круг. Вчера ваш друг погиб в Афганистане. Сегодня вы обливаетесь слезами и думаете: «Я пропал, у меня PTSD, моя жизнь разрушена». Эти мысли подстегиваются симптомами тревожного расстройства и депрессии (на самом деле, посттравматический стресс представляет собой особенно труднопереносимое их сочетание) и, в свою очередь, усиливают интенсивность этих симптомов. Но даже простое понимание, что слезы – симптом не PTSD, а обычной скорби и печали {9}, за которыми обычно следует проявление жизнестойкости, помогает разорвать порочный круг.

Вероятность возникновения посттравматического стресса, конечно же, увеличивается из-за специфики замкнутого круга, которая заставляет драматизировать события и усиливает уверенность, что у человека PTSD. Люди, изначально склонные к драматизации происходящего, гораздо сильнее подвержены посттравматическому стрессу. В рамках одного из исследований ученые наблюдали, как проходила служба у 5410 военнослужащих в 2002–2006 годах. За пять лет 395 человек получили диагноз PTSD {10}. Более половины на момент начала исследования попали в «нижние» 15 % по состоянию психического и физического здоровья. Это наиболее надежные – и реже всего упоминаемые – данные в литературе о PTSD: люди, которые изначально находятся в плохой форме, подвержены гораздо большему риску PTSD {11}, чем те, кто лучше подготовлен психологически. Таким образом, посттравматический стресс часто правильнее считать обострением уже имевшихся симптомов тревожного расстройства и депрессии, чем первым их проявлением. Именно эти результаты подтверждают необходимость тренингов жизнестойкости в Комплексной программе подготовки (см. ниже). Укрепляя военнослужащих в психологическом плане до того, как они окажутся в бою, мы можем предотвратить некоторые случаи PTSD.

Здесь я вынужден коснуться темы меркантильности. Владельцы разрушенных домов отсудили у компании Pittston, владевшей дамбой, более 1 миллиарда долларов. С моей точки зрения, такие деньги могут привести к развитию и увеличению продолжительности действия симптомов {12}, несмотря на имеющиеся в научной литературе свидетельства, что выжившие не симулировали их. В конце концов, они выиграли дело, так что мы никогда не узнаем, насколько важным был финансовый мотив.

К сожалению, аналогично работает и военный посттравматический синдром. Диагноз развившегося PTSD означает выплату ветерану ежемесячной пожизненной пенсии по инвалидности в размере около 3000 долларов. Если человек устраивается на оплачиваемую работу или наступает ремиссия, выплаты прекращаются. Когда ветеранам ставят соответствующий диагноз и они начинают получать пенсию по инвалидности, 82 % из них не прибегают к лечению. Нам неизвестно, какое влияние этот серьезный мотив имеет на диагностику PTSD {13} в результате войн, в которых участвует страна, но уровень в 20 %, о котором часто сообщают из Ирака и Афганистана, гораздо выше того, что наблюдался в предыдущих войнах или у военнослужащих армий, где не предусмотрены выплаты по инвалидности за посттравматический стресс. Уровень PTSD среди вернувшихся из Ирака и Афганистана британских солдат {14} составляет 4 %. Я изучил литературу по периоду Гражданской войны в США и почти не нашел признаков PTSD или чего-то похожего на него в ту ужасную эпоху {15}.

Но в сторону скептицизм: я хочу четко сказать, что реальный посттравматический стресс существует. Уверен, PTSD – не симуляция. Мои сомнения вызваны тем, что диагноз ставится слишком часто {16}. Я убежден, что наше общество обязано дать возвращающимся ветеранам гораздо больше, чем дает сейчас, и с точки зрения благодарности, и с точки зрения денег. Однако не считаю, что признательность должна выражаться в виде заключения о нетрудоспособности и в системе, которая крадет у ветеранов право на гордость.

Посттравматический рост

Наконец, не стоит забывать, что существует и посттравматический рост (PTG). Значительное число людей, столкнувшись с чрезвычайно неблагоприятными событиями, также испытывают серьезную депрессию и тревожное расстройство, часто вплоть до уровня посттравматического синдрома, но затем восстанавливаются. А в долгосрочной перспективе выходят на более высокий уровень психологического функционирования, чем раньше {17}. «Всё, что меня не убивает, делает меня сильнее» {18}, – сказал Ницше. Старые солдаты, которые входят в организацию «Ветераны американских зарубежных войн», рассказывая о боевом прошлом, не отрицают – война действительно была лучшим временем их жизни.

Несколько лет назад мы с Крисом Петерсоном и Нансук Парк добавили на мой сайт www.authentichappiness.org, посвященный истинному счастью, еще одну ссылку. Новый опросник включал пятнадцать худших вещей, которые могли произойти с человеком в жизни: пытки, тяжелая болезнь, смерть ребенка, изнасилование, тюремное заключение и так далее. В течение месяца 1700 человек сообщили как минимум об одной из этих трагедий и прошли наши тесты на благополучие. К нашему удивлению, люди, которые столкнулись с одним трагическим событием в жизни, имели более развитые сильные качества {19} (и, как следствие, были более благополучными), чем те, кто не столкнулся с подобным. Люди, пережившие две трагедии, были сильнее тех, кто прошел через одну, а те, кто пережил три – подверглись изнасилованию, пыткам, попадали в плен – сильнее тех, кто пережил две.