Книга Бестужев-Рюмин. Великий канцлер России - Борис Григорьев

И это произошло именно в тот опасный для него момент, когда враги прилагали все старания уничтожить его или хотя бы низвергнуть с поста вице-канцлера. Шетарди писал статс-секретарю Амелоту: «Мы, Мардефельд, Бруммер, Лесток, генерал Румянцев, генерал-прокурор Трубецкой, их приверженцы и я согласились стараться произвести в канцлеры генерала Румянцева, который, будучи главным в коллегии, будет иметь силу сдерживать Бестужева. Если же это намерение не удастся, то надобно будет из Иностранной коллегии устроить совет или кабинет с таким числом членов, при котором вице-канцлер не мог бы всем завладеть».

Шетарди утверждал, что Бестужев был в ярости от появления в России принцессы Цербстской и до того забылся в разговоре, что якобы допустил фразу: «Посмотрим, могут ли такие брачные союзы заключаться без совета с нами, большими господами этого государства». Можно с уверенностью предположить, что если маркиз не врал, то об этом высказывании скоро узнала Елизавета. Горяч и запальчив был вице-канцлер! Соловьёв пишет, что, согласно тому же Шетарди, вице-канцлер подговаривал московского архиерея внушить императрице незаконность брака наследника на принцессе Цербстской. Сам Бестужев считал это утверждение очередным «богомерзким и вымышленным оклеветанием» маркиза «Шетардия» и его сообщника Лестока, но мог ли он поступить иначе и признать своё участие в сговоре с архиереем, за который ему как минимум грозило обвинение в государственной измене?

«Низвержение» канцлера, естественно, входило в расчёты короля Пруссии. Ему надо было закрепить первый успех в войне с Австрией — оставить за собой Силезию и нанести Австрии новый сокрушающий удар. «Но для этого необходимое условие — низвержение Бестужева», — писал он Мардефельду. Бестужев мешал королю Фридриху II всюду, в том числе и в Швеции, в которой прусский король хотел заменить русское влияние прусским, в чём ему должна была помогать принцесса-мать и принцесса-дочь Цербстские и его родная сестра Ловиса-Ульрика, которую он намеревался выдать замуж за шведского кронпринца Адольфа-Фредрика. И выдал-таки.

Главную ставку франко-прусско-голштинская партия сделала на конференц-министра Воронцова: если бы им удалось восстановить Михаила Илларионовича против Алексея Петровича, то падение вице-канцлера было бы предрешено. И враги Бестужева стали усиленно «ласкать» конференц-министра. Первым подход к конференц-министру сделал Мардефельд и, по всей видимости, заразил его первой ядовитой дозой неприязни и зависти к вице-канцлеру. Потом пруссаки и французы подвергнут его ещё более интенсивной обработке: Фридрих II пожалует ему орден Чёрного Орла и свой портрет, осыпанный бриллиантами; Версаль окажет ему буквально королевский приём, когда Воронцов с женой окажется в Париже; великий князь Пётр Фёдорович, имея любовницей сестру Воронцова, будет внушать ему, что императрица считает Бестужева-Рюмина своим врагом и врагом голштинского дома (последнее, конечно, было верно на 100 %).

Параллельно Шетарди и Мардефельд стали искать подходы к великой княгине Екатерине Алексеевне и находить у неё понимание. Для достижения нужных результатов версальский двор не скупился на подкуп. На содержание такого агента в самом ближайшем окружении русской императрицы, как Лесток, были нужны крупные суммы, и Шетарди их регулярно получал. Он подкупал даже духовных лиц в Синоде, но больше всего денег тратил на придворных, включая дам и фрейлин, «дабы о том, что в сердце царицыном делается, сведать… В таком случае, каковы бы велики или малы издержки ни были, об оных сожалеть не надобно», — писал он в Париж.

Но Алексей Петрович тоже не бездействовал. Всё это вице-канцлер видел, читал, контролировал, отмечал и со своей стороны готовил ответный удар. Он тоже был искусным мастером интриги и ждал своего часа. Он начал знакомить императрицу с письмами Шетарди заранее, по мере их расшифровки Гольдбахом, надеясь, что рано или поздно количество перейдёт в качество и Елизавета раскроет глаза на происходящее. Но Елизавета реагировала пока слабо и не до конца верила своему вице-канцлеру, зная его за отъявленного плута и обманщика. Нравы дипломатов тогда вообще не отличались высокой моралью, так что шокирующего эффекта депеши Шетарди у неё пока не вызывали. Пока.

Но однажды Ф. Аш перехватил такое письмо, после которого пребывание Шетарди в Петербурге и в России пошло отсчитывать часы и минуты.

Четвёртый ключ, о котором писал Гольдбах, использовался Шетарди для переписки с другими французскими посланниками за границей. К марту 1744 года этот шифр был учёным успешно форсирован, и он приступил к раскрытию пятого ключа. В очередном письме Бестужеву Гольдбах просит дать ему ещё две недели, «дабы я себя в состояние привесть мог Вам такой опыт представить, который бы Вашей апробации достоин был». Теперь Гольдбах «щёлкал» французские шифры как орешки — ему на это требовались всего две недели, в то время как над первым ключом он корпел целый год. Труды криптографа щедро вознаграждались императрицей, это было и повышенное жалованье, и чины[66]. И немудрено: криптография стала важным инструментом внешней политики.

К решительным действиям вице-канцлер перешёл в апреле 1744 года. К этому времени проницательный Лесток сумел «вычислить» подведенную под Шетарди мину и решил предусмотрительно отойти в сторону. Он положил в карман последние червонцы из рук маркиза и стал заранее заметать за собой следы.

3 апреля канцлер отправил конференц-министру графу М.И. Воронцову письмо, в котором сообщил о непозволительно опасном для интересов России поведении Шетарди и просил доложить об этом Елизавете Петровне. Он подвёл под свои ответные меры принципы международного права, в рамках которых должен был держаться любой иностранный посланник. «Министр иностранный есть яко представитель и дозволенный надзиратель поступков другого двора, для уведомления и предостережения своего государя о том, что тот двор чинит или предприять намеревается, — писал он в докладной императрице. — Одним словом, министра никак лучше сравнять нельзя, как с дозволенным у себя шпионом, который, без публичного характера, когда где поймаете я, всякому наипоследнейшему наказанию подвержен». Но «публичный характер» деятельности спасает дипломата до тех пор, пока он держится в рамках дозволенного. Шетарди же, по мнению вице-канцлера, планируя свергнуть руководителя российской Коллегии иностранных дел, уже давно вышел за эти рамки.

Императрица сильно заинтересовалась перлюстрированными письмами и дала указание перехватывать и открывать письма всех иностранцев, обретающихся в Петербурге. Бестужев запаниковал: переводчики не успевали обрабатывать тексты «основных объектов» его разработки, а тут — перлюстрировать и переводить письма десятка-другого новых корреспондентов! Да и возможности почт-директора Аша ограничены — у него и так от непрерывного раздувания углей стали слепнуть глаза! «К тому же тот один присяжный человек (Гольдбах. — Б. Г.), который оныя в цифрах и без цифр письма переписывает, копированием оных никак управиться не может». В письме от 13 мая 1744 года Бестужев просит Черкасова доложить об этом императрице. Сам он сделать это не решается.