Книга Групповая гонка. Записки генерала КГБ - Валерий Сысоев

Был и другой момент. Это только в песнях красиво поется о том, как выходят в мастера. На деле большой спорт оставляет за бортом огромное количество тех, кому не удалось стать чемпионами, сделать себе имя и тем самым как-то обеспечить дальнейшее будущее.

Подготовленный стрелок или боец — очень опасное явление, с которым очень осторожно нужно обращаться. А ведь при той спортивной системе, что долгие годы существовала в СССР, в стране было налажено воспроизводство и даже перепроизводство высококлассных спортсменов. Но страна развалилась, и всем им стало некуда деваться. Хорошо, когда такой человек твой друг, а если враг?

Квантришвили прекрасно знал, что я о нем думаю, и постоянно стремился так или иначе продемонстрировать собственное превосходство. Чашу моего терпения переполнило достаточно трагическое событие — смерть Сергея Павловича Павлова в 1993-м. Как председатель Спорткомитета, я вел траурный митинг в ЦКБ.

Мероприятие было тяжелым. Я прекрасно понимал, что этот человек сыграл в моей судьбе колоссальную роль. Я восхищался им, в чем-то наверняка подражал. Уход такого человека из жизни, пусть и после тяжелейшей болезни, был уходом великой личности, великой эпохи.

Траурный митинг был почти закончен, когда внезапно открылась задняя дверь и оттуда — как всегда в сопровождении свиты и с громадной охапкой роз — вышел Квантришвили. Он по-хозяйски подошел прямо к микрофону, взял его и с надрывом начал вещать:

— Отец… учитель… как он мог…

Одернуть его прилюдно я, разумеется, не мог. Но как только мы вышли на улицу и мимо нас пронесли гроб, я встал прямо перед Отари и при всех сказал ему:

— Ты что творишь? Вообще, понимаешь, что ты делаешь? Куда лезешь? Я мешаю тебе? Что ты можешь сделать? Убить? Расстрелять? Да, моя семья останется несчастной. Но дальше-то что? На что ты вообще способен?

Думаю, такого он просто не ожидал, да и я, пожалуй, впервые позволил себе заговорить с человеком в такой тональности. Все, кто стоял с Квантришвили рядом, сразу же отпрыснули. А я уже более спокойно добавил:

— Где мой кабинет, ты знаешь. Есть вопросы — приходи, разберемся.

* * *

В самом начале апреля 1994-го ко мне через моего хорошего знакомого обратился человек, который выпускал журнал под названием «Паспорт» и хотел сделать в нем вкладку, посвященную спорту. Звали его Виктор Бондаренко, причем мне его представили, как собирателя древних икон, живописи и прочих предметов старины. В молодости Бондаренко был обычным харьковским блатным, за что-то сидел и знал Квантришвили по своей «прежней» жизни. Но на тот момент, когда мы познакомились, он уже от той жизни отошел, несколько раз выступал по телевизору как известный коллекционер, а мне сказал: мол, есть один замечательный человек, который может помочь с финансированием журнала. А меня он очень просит такую встречу организовать.

И назвал имя Квантришвили.

Я сначала отказался наотрез. Бондаренко привлек для переговоров со мной моего старого приятеля, академика Юру Антипова, который у него в журнале выпускал какую-то свою вкладку по технике военных времен — танки разные, самолеты. Ему я тоже пытался объяснять, что любые контакты с Квартришвили мне просто по-человечески противны. Но они меня все-таки уговорили позвонить Отари.

Он, как мне показалось, даже обрадовался, хотя на тот момент я уже перестал быть председателем Спорткомитета:

— Куда же вы пропали? Все спрашивают, интересуются, где вы, что с вами. Вы же — наш!

Я прервал этот поток красноречия, изложил просьбу и слышу:

— Ради вас я готов с кем угодно встретиться. Но давайте сделаем так: завтра у нас с ребятами банный день, я буду на Красной Пресне, в банях. Приходите, там все свои — борцы, все хорошо вас знают.

От похода в баню я, понятное дело, отказался, сказав, что разговор у меня чисто деловой, а баня — дело личное и даже интимное. Поэтому мы договорились встретиться в тот же самый день, но раньше.

Он подъехал. Как всегда, на шестой разбитой модели «Жигулей»: любил лишний раз показать, как непросто ему живется.

Антипов под каким-то предлогом с той нашей встречи соскочил. После того, как я представил Квантришвили Бондаренко, начался форменный спектакль. Отари начал чехвостить этого Бондаренко матом. «Вот ему, — показывает на меня, — деньги дам, а ты прямо сейчас пойдешь к такой-то матери. Ты думаешь, я не знаю, кто ты такой?».

Продолжалось это все больше часа. Потом Отари уехал. Но осадок остался тяжелый.

Домой я вернулся в тот день ближе к вечеру, сел на кухне перекусить, включаю телевизор. «Сегодня в Краснопресненских банях застрелен известный криминальный авторитет…»

Я как сидел, чуть не упал со стула. Думаю: «Ё-моё. Меня же как раз в ту баню приглашали…».

Как бы я не относился к Отари, понимать, что я лишь несколько часов назад видел человека живым, а сейчас его больше нет, было страшно. Интересно, что Квантришвили был продуктом спорта: знал его, любил, да и сам относился к числу незаурядных людей. Он много помогал тем, кто оказывался в сложной жизненной ситуации. Просто ветер политических перемен всколыхнул в нем желание стать одним из лидеров. Вот Отари и пытался по-своему этого добиться.

* * *

Мой уход с поста председателя Спорткомитета состоялся несколькими месяцами ранее. Я в общем-то понимал, что мое противостояние со Смирновым, как и выступление по поводу Партии спорта на олимпийском собрании наверняка каким-то образом мне еще аукнется. В тот период времени Ельцин постоянно менял структуры своих министерств и прочих образований. Координационный совет по физической культуре и спорту при Председателе Правительства РФ, главой которого я был назначен президентским указом в день своего пятидесятилетия 1 июня 1992 года, три месяца спустя был преобразован в Комитет РФ по физическому воспитанию и массовому спорту, а в самом конце ноября — в Комитет по физической культуре.

В декабре 1993-го Борис Федоров как-то вскользь сказал мне, что, мол, каждое такое переназначение — оно же чего-то стоит. Я немедленно сделал на эти слова стойку:

— Не понял: за меня что, кто-то платит?

Федоров тут же дал задний ход:

— Нет-нет, вы меня неправильно поняли. Просто в январе будет уже новая структура — вроде бы Ельцин намерен создать комитет по делам молодежи, спорта и туризма.

Вот к такому повороту я был не совсем готов. Сказал Федорову, что спорт и молодежь имеют, конечно, много общего, но организационно это две совершенно разные вещи, браться за которые я просто не готов. Во-первых, мне это не интересно. Во-вторых, не вижу смысла себя тиражировать, зная, что на «выходе» результата не получится ни там, ни там.

Федоров попытался меня успокоить, мол, совершенно не стоит начинать по какому бы то ни было поводу волноваться, но я интуитивно чувствовал, что ничего хорошего для меня в этой ситуации нет. И что рано или поздно я могу просто стать в этой структуре лишним.