Книга Кукольник - Генри Лайон Олди

— Я желаю воспользоваться поправкой Джексона-Плиния. Соответствующее заявление уже передано мной уважаемому суду. Прошу принять к рассмотрению.

Гард-легат не пойми зачем продемонстрировал судье персональный уником, с которого, видимо, и отправил заявление. Помпилианец был подчеркнуто вежлив, соблюдая все формальности. Он явно старался не дать ни малейшего повода для отказа.

— Ваше заявление получено и будет учтено. Суд удаляется на совещание.

До этого момента Тарталья по большому счету оставался спокоен. Ну, отсидим, сколько дадут, а дадут вряд ли много. Четверть скостят «за примерное поведение». Лучше бы, конечно, отделаться условным и высылкой с планеты, но тут уж как повезет. В конце концов, мы — рецидивисты, нам тюрьма — дом родной, станем с Папой Лусэро вприсядку танцевать…

Если бы не поправка Джексона-Плиния!

Рабство у истца на срок отбывания наказания.

В первый раз, на Кемчуге, работорговца Тита Гнея Катулла удалось обезоружить, лишив возможности прибегнуть к этой поправке. И вот на Китте прошлое догнало забывчивую жертву, ударив рикошетом. Лючано боялся даже представить, что сделает с ним злопамятный помпилианец, получив обидчика в свое полное распоряжение.

— Встать, суд идет!

Шорох, шепот, шелест одежды.

— Суд вынес приговор. Лючано Борготта, согласно статьям 27 и 28-прим Уголовного кодекса Китты, признан виновным в непредумышленном нанесении психического и морального ущерба в результате преступной неосторожности. Лючано Борготта приговаривается к трем годам лишения свободы с отбыванием наказания в рабстве у гард-легата военно-космических сил Помпилианской Империи Октавиана Тумидуса, согласно поправке Джексона-Плиния, по заявлению потерпевшего. Время пребывания подсудимого под следствием засчитывается в срок отбывания наказания. С настоящего момента Лючано Борготте пожизненно запрещены любые ментальные воздействия на планетах, спутниках и искусственных космических объектах, принадлежащих расе Вудун.

«Каково быть рабом, малыш?» — спросил издалека маэстро Карл.

«Скверно, — вместо Лючано ответил Гишер Добряк. — Но наш дружок об этом еще только догадывается».

Убирайтесь вон, сказал обоим Тарталья.

Я еще достаточно свободен, чтобы вытолкать вас взашей.

V

— Как же вы теперь, Тарталья? В рабстве?

Степашка ударил кулаком в ладонь.

— Оно ж во сто крат хуже, чем в крепости! Да еще у меднолобого!

Об этом посещении Лючано благодаря содействию адвоката договорился заранее. Ему был нужен именно Степан. Но отнюдь не для того, чтобы молодой невропаст, явившись в комнату для посетителей, изливал на экс-директора свое бурное сочувствие.

— Цыц! — рявкнул Тарталья знакомым тоном, обрывая поток соболезнований, — Ты мне что, душу травить пришел? Не за тем звал. Три года ерунда, раз — и пронеслись. Имей в виду: вернусь — с тебя первого спрошу.

— Почему с меня? — обиделся Степашка. — Я что, крайний?

— Потому что спрашивать буду с директора. С временного директора. Уяснил, Степан Осипович? Или повторить?

— Н-не… не надо…

Услышав, как грозный Тарталья впервые именует его по имени-отчеству, Степашка от неожиданности чуть дара речи не лишился.

— Что не надо?

— Повторять не надо. Я понял. Вы, значит, спросите…

Он сгорбился, будто собрался нырять в прорубь.

— Вы спросите, — твердо сказал новорожденный Степан Осипович, — я отвечу.

— И нечего на меня таращиться. Глаза на лоб вылезут. Кроме тебя, дружок, — Лючано поймал себя на интонациях Гишера Добряка, — больше некому.

— Да как можно? — вдруг спохватился Степашка, — Я ж в крепости!

— Уже нет. Со вчерашнего дня ты — свободный. Полноправный гражданин Сеченя. Моя адвокатша связалась с графом Мальцовым. Аркадий Викторович дал согласие и подписал твою вольную. Вот, смотри, если не веришь. Тут и вольная, и контракт.

Тарталья толкнул по столу к собеседнику плоский скрин-планшет, где хранилась документация по труппе. Нужный файл он заранее вывел на дисплей. Пять минут он с удовольствием наблюдал, как обалделый до полной невразумительности Степашка читает текст, потешно шевеля губами.

— Убедился?

Степашка поднял на Лючано безумный взгляд.

— Благодетель!

Он вскочил, рывком обогнул стол, бухнулся перед Тартальей на колени:

— Благодетель! Отец родной!

Парень схватил руку «отца» и принялся истово ее целовать.

— По гроб жизни!… для вас!… все, что прикажете…

В первый миг Тарталья растерялся. Затем попытался высвободить руку. Это удалось не сразу, Силенок молодому невропасту было не занимать.

— Не дури! Хватит! Ну, вставай, вставай… Я кому сказал?! Встать! Немедленно!

Окрик помог: на лицо Степана вернулось прежнее, знакомое выражение.

— Ты теперь свободный человек. В отличие от меня. Слышишь? Сво-бод-ный! Гражданин, в душу тебя насквозь! Значит, веди себя соответственно.

Шмыгая носом, Степашка вернулся на прежнее место.

— Вот так-то лучше. Садись. Платок есть? Рожу вытри. Соображать можешь?

— М-могу…

— Соберись. Директор в первую очередь головой думать должен. Раскисать будет некогда, привыкай. Контракт прочитал?

— Какой контракт?

— Твой контракт, с графом.

Лючано понял, что Степашка после вольной уже ничего толком не читал.

— Мой? С графом?!

— А ты как думал? Теперь ни я, ни его сиятельство тебе приказывать не можем. Заруби себе это на носу, как дважды два — четыре. Читай. Если что не так — говори, обсудим. Имеешь право и не подписывать, между прочим. Бросай театр к чертям и мотай на все четыре стороны.

— Как же я наших брошу? Они ж… — Маховики мыслей начали со скрипом проворачиваться в Степашкиной голове, набирая обороты. — Нет, я с «Вертепом» заодно… Раз надо, раз больше некому… Буду директором! Пока вы не вернетесь!

— О! — со значением поднял палец вверх Лючано. — Кажется, я в тебе не ошибся. Срок действия контракта видишь?

— …Три года, с правом досрочного расторжения по обоюдному согласию сторон, — прочел вслух Степан, отыскав нужный абзац, — Это на случай, если адвокатша вам срок скостит? Если вы раньше вернетесь?!

— Именно. Но ты на это особо не рассчитывай. Остальное смотри.

— Я смотрю. Только… Я, значит, теперь свободный, а вы? Вы, Тарталья?

«Неужто и впрямь так переживает? Успокаивать его… Меня б кто успокоил!»

На душе скребли кошки.