Книга Пасынки восьмой заповеди - Генри Лайон Олди

В следующее мгновение, как показалось Михалу, сам сгустившийся воздух лихо и коротко присвистнул, и тонкая ясеневая стрела выросла из горла гайдука, пробив его насквозь. Все на какой-то миг замерло, потом гайдук медленно завалился на бок и мягко сполз с седла. От падения взведенная рушница выстрелила, и на другой стороне просеки дико заржала, метнулась в сторону и рухнула наземь одна из лошадей, придавив отчаянно ругающегося всадника.

— Следующая стрела — твоя, князь. Так что думай, — раздался из чащи совершенно спокойный голос; Михал лишь с некоторым опозданием узнал в нем голос Мардулы и невольно восхитился: «Молодец, разбойник! А я-то думал — испугался, деру дал от греха подальше…»

Почти сразу же совсем из другого места раздался пронзительный заливистый свист, чаща откликнулась тройным таким же свистом, а откуда-то из глубины леса донеслось насмешливое уханье, к которому филин, ясное дело, не имел никакого отношения.

Князь явно колебался, а гайдуки без его приказа тоже не решались двинуться с места. Никому не хотелось разделить участь собрата, валявшегося на земле в луже собственной крови со стрелой в горле.

И тут на сцену выступил до поры до времени всеми забытый солтыс Ясица Кулах. Его молчаливый брат Кшиштоф остался сидеть на краю просеки, и было непонятно, интересует ли его происходящее хоть в какой-то мере.

— Я солтыс Ясица, которого глупые люди еще Маршалком кличут, — объявил старик, выходя на середину просеки и глядя князю прямо в глаза. — Может, слыхал, твоя ясновельможность?

Лентовский хмуро кивнул — слыхал, мол.

Чем несказанно удивил Михала, не ожидавшего от магната Лентовского такой осведомленности о делах, творившихся в Подгалье.

— Спросить у тебя хочу, князь, — продолжил солтыс. — За спрос, как говорится, не бьют в нос, значит, можно… За что пана воеводу на тот свет отправить хочешь?

— Сына он моего убил, — нехотя процедил сквозь зубы Лентовский, легонько поглаживая сабельную рукоять.

— Убил? Страсти-то какие! — слыхал, Кшиштоф?! Ну ладно, молчи, ты у меня молчун… В честном поединке убил или из-за угла подкрался?

— Не твое дело, старик! — отрезал князь. — Худородный шляхтишка, пахолок этого выскочки Висничского, убивает наследника Лентовских — и чтобы я промолчал да утерся?! Не бывать тому!

— Худородный, говоришь? — искренне удивился старик. — А я-то, дурень, полагал, что честь шляхетская — одна на всех! Выходит, обманывался! — слышишь, Кшиштоф? — выходит, воевода на княжича один на один идет, а князь на воеводу тремя десятками гайдуков лезет! Вот уж не ждал, не гадал!

— Некогда мне с тобой разговоры разговаривать, солтыс Кулах! — гайдуки оторопело переглядывались: грозный Лентовский явно пытался скрыть свою неуверенность. — И не стой на дороге, старик, добром прошу! На тебя я зла не держу — но неровен час, под копыта или под пулю попадешь, тогда на себя пеняй!

— А ты мне не грози, князь! — старик не повысил голоса, но голубые глаза его недобро блеснули. — Здесь тебе не твой маеток, здесь Подгалье, а я и Михалек… и воевода Михал — не твои хлопы безъязыкие! Знаешь, небось, что со старостой[22]Смаковским приключилось, когда он с гуралями своевольничать вздумал?

Лентовский знал. Двадцать один год тому назад новотаргский староста Смаковский, родовитый шляхтич герба Слепая Лошадь, получил жалованный королем Сигизмундом привилей и попытался навести в Подгалье свои порядки, силой оттяпав добрую треть долинных пастбищ и пахотных земель. В результате чего жестоко поплатился за жадность и самонадеянность — чернодунаецкие солтысы подняли Бескиды против старосты-лиходея; вот этот самый стоящий сейчас перед князем старик встал как гетман во главе разъяренных гуралей, маеток старосты был взят приступом, часть гайдуков перебили, остальные предпочли спастись бегством, а самого старосту изрубили чупагами так, что потом даже тело опознать не удалось.

После этого случая солтыс Ясица Кулах и получил свое прозвище — «Маршалок»; а брат его Кшиштоф по сей день хранил на почетном месте чупагу с засохшей кровью на лезвии и никому не давал ее трогать или, тем паче, счищать почти осыпавшуюся кровь.

Король же предпочел закрыть на случившееся глаза — посылать кварцяное[23]войско в непроходимые горы на усмирение тамошних пастухов, среди которых каждый третий — разбойник, каждый второй был разбойником, а каждый первый — будет, не имело никакого смысла.

И теперь старый князь Лентовский прекрасно понимал, что если дойдет до серьезной крови, то ни его гайдукам, ни ему самому из этих гор вернуться будет не суждено. Можно заслониться лошадью от засевшего в лесу стрелка, можно изрубить в смертной сече не один десяток горцев — но все равно живыми им отсюда уйти не дадут.

— …У гуралей, твоя ясновельможность, свои законы, — продолжал меж тем старик. — Нынче вечером Божий Суд назначен, и негоже Боженьку на полуслове перебивать. Не один ты пана Михала убийцей считаешь, вот и выясним, винен ли он в первой смерти! Ну а после, если сыновняя гибель жжет твое княжеское сердце, и если воевода жив останется — вызывай его на честный бой либо выставляй своего человека, и никто вам мешать не станет. А вот так, с толпой гайдуков, да на одного безоружного, что б он там ни натворил — не любят этого у нас, ох, не любят! Так что думай, князь, хорошо думай: стоит ли твоя жизнь и жизни пахолков твоих одного убитого воеводы? А коль дело надумаешь — поезжайте с нами в Шафляры, становитесь лагерем на лугу близ западной околицы, гостями будете, на Божий Суд глянете, а там — как сам решишь.

Князь колебался недолго.

Еще раз пристально посмотрев на старого солтыса и на его брата Кшиштофа, увлеченно раскуривавшего пузатенькую трубочку, он коротко кивнул.

— Суд так суд, — бросил Лентовский и криво ухмыльнулся, покосившись на недвижного Михала. — Авось, пришибут паршивца…

Новости валились на Шафляры одна за другой, как снежные лавины в горах, оглушая, не давая опомниться и, подобно тем же лавинам, грозя окончательно погрести под собой шафлярцев.

И не только новости.

Ну, собрались на отцовы сороковины дети Самуила-бацы — это дело понятное и почтенное, всем бы таких детей, и врет небось хвостокрут-Мардула насчет Михалека — мало ли что парню сгоряча привиделось?!

Объявленный Божий Суд, о котором Мардула трезвонил уже больше недели, вызвал заметное оживление — в кои-то веки удается хоть одним глазком взглянуть на подобное зрелище! — поэтому заявившийся в Шафляры солтыс Маршалок и один за другим спускавшиеся с окрестных гор гурали ни у кого особого удивления не вызвали: вести в Подгалье разносятся на крыльях ветра, а посмотреть на поединок явно хотели многие.